Черт лица уже было не разглядеть, словно все черты вытянулись в линии и склеились. Глеб наклонился ниже, чтобы проверить. В нескольких сантиметрах от его глаз резко разомкнулись веки существа. Так резко, будто отпружинили. Глеб на автомате закрыл эти веки – так покойнику закрывают глаза.
Но глаза снова раскрылись, и Глеб осознал, что это не инерционная судорога, а осмысленный взгляд. Существо смотрело. В глаза. Взгляд был не тяжелый, не пристальный – он был говорящим. Настолько – что Глеб бессознательно выдохнул:
– Что, – без вопроса – прямая линия, как линия рта детеныша.
Глеб не то, чтобы ждал ответа, но продолжал нависать над лицом существа и вглядываться в острые наконечники зрачков. И тут существо моргнуло. Глеб в ужасе отстранился и выпрямился. Прошелся по комнате. Ужас был не в том, что на кровати лежал монстр, питающийся сырым теплым человеческим мясом. А в том, что он моргнул совершенно по-детски. Так моргал его трехлетний сын, провожая у порога, в самый первый визит Глеба к нему «в гости». В гости в свой бывший дом.
– Почему ты не живешь дома? – спросил Тимоха и моргнул, заспанный, теплый, пахнущий чем-то детским, вкусным.
Черт. Разве тут можно что-то ответить?
Тимоха словно догнал его. Вот этим детенышем. Монстром. Кто породил этого монстра?
Глеб попятился назад, вжимая в пересохшие губы тыльную сторону руки.
– Я хочу, чтобы ты не уходил, – сказал в его сознании голос Тимохи.
И Глеб покосился на существо: ступни выглядели жалко, беззащитно. Захотелось укрыть, согреть, размять, растереть, согревая, эти остывающие безжизненные ноги. Тонкие ребра на худом теле едва поднимались. Руки-плетки лежали вдоль узкого худого тела.
Тимоха все время просил поиграть с ним. Глеб не знал, что с ним делать – с этим маленьким человеческим существом – и отмахивался. Всегда. Ну не считая пары раз, когда вроде возили гоночные по дивану. Толкали друг к другу, устраивая автокатастрофу.
Всё.
Человеческое существо пахло тоской.
Ковшом зачерпнул воды. Металлическая кружка звякнула о ведро. Ледяная вода уже не обожгла – впиталась. В ушах зазвенело. В обоих сразу. Сердце ухнуло и отлетело вниз. Дернулось судорогой и размякло.
Глеб раскрыл скрипучую дверь и вдохнул болотный воздух. Воздух чиркнул в ноздрях. Все расплылось вокруг от боли в носу. Глеб сел на лавку. Хотелось курить. Будто не бросил лет пятнадцать назад. Словно вся нить времени его жизни вытянулась в прямую линию без делений. Как рот детеныша.
А ведь мать где-то рядом. Говорили, что взрослые особи достают головой до проводов электропередач. Говорили… А кто, собственно?
Ноябрьский стылый воздух тяжело оседал в легких. С севера тянуло яично-лимонным. Всё явственней, реальней.
Уже близко.
Голые стволы тыкали корявыми серыми пальцами в небо. Один из стволов шевельнулся. Нехорошо шевельнулся. Не от ветра, а так, словно место локации поменял. Глеб не отрывался от замерших деревьев и боялся моргнуть. Глаза защипало и помутнело от набежавшей влаги. Веки смахнули влагу, и тут же показалось, что изображение изменилось. Что-то не совпадало с первоначальной картинкой. Мелькнуло про баги лагающей реальности. Глеб дернулся к входной двери за охотничьим ружьем.
Только вот что им сделаешь? Пощекочешь непробиваемую сбрую кожи? Но ведь если есть глаза, значит, как минимум два уязвимых места.
В пороге схватил ружье, громко шкрябнувшее по тумбе пяткой приклада.
Черт, громко…
Заглянул в комнату – на кровати обездвиженно белели детские ступни. Рванул к порогу, спрятался за дверной косяк и выглянул, прижимая к груди ружье. Дуло грубо уперлось в подбородок.
Вот же… Сисадмин с ружьем.
Сделал выдох, сложив обветренные губы трубочкой. Изо рта шел пар. Зима близко, падает вниз и сжимает горло стволов деревьев. Но одного дерева точно не хватает. Или это фантасмагория мозговой винды?
Вдох-выдох, вдох-выдох… Три коротких, один – контрольный.
Глеб не успел ни выстрелить, ни выглянуть – что-то тяжело свалилось на землю. Но не с грохотом – так, будто срубленный ствол не обмяк телом, а упал навзничь. Глеб сделал шаг за порог. Под ногами скрипнула застывшая земля, едва поблескивающая в свете луны, скользнувшей в подтаявшую прорубь туч. Из-за этой проруби стало молочней вокруг, различимей, четче графика реальности.
Голый ствол лежал у самых деревьев. Пальцы разжались сами, и ружье упало под ноги – человеческая оболочка больше не принадлежала Глебу и не слушалась. Глеб размял замерзшие пальцы, поднял ружье и на чужих ногах подошел ближе к деревьям.