У ограды ребята ждали, завидели издали, Высыпали навстречу. Сунул Петька яйцо Семке, сказал:
— На, слопай!
— Надрожался там! Что больно долго? — дразнил тот.
— С покойниками ужинал! — хихикнул Петька и помчался домой, что есть мочи: в груди так и билось, так и звенело.
Да впрямь везло Петьке: было отчего радоваться, было от чего голову поднимать, нос задирать.
Глава седьмая. — Петька против бога, идет
Разбудил дьякон просвирню чуть свет, сказал:
— Иди-ка, мать просвирня, в часовню, да оправь матушка, лампаду перед богородицей. Явилась она мне во сие нонче и так горестно жаловалась, что забыли ее женщины деревенские! На лампадку маслица дать скупятся…
Всплеснула руками просвирня:
— Да неужто?
— Не вру, чай. И как стала она уходить, так из глаз у ней слезы, слезы. Бери-ка, мать, маслица, да ступай с богом!
Оделась просвирня, захватила маслица и побежала в часовенку, крестясь и всхлипывая. А как взглянула на богородицын лик — заохала, застонала и побежала в деревню. Точно электрический ток по деревне пошло:
— В часовне на кладбище богородица слезы льет! Забыли мы господа! Горе нам! О нас плачет пресвятая!
Повалил парод на кладбище. Кому в поле надо было — остались. Вся деревня высыпала, кто с чем — все с приношениями. Батюшка велел на церкви такой трезвон поднять, чтобы и окружные деревни знали.
Сбегала Мария на кладбище, пришла Петьку будить:
— Пропали мы с тобой, сынок! Разгневалась пречистая! Агроном нас в грех ввел — начал тут турусы на колесах плести… И бога-то нет и чудес не бывает! А ты, Петька, всему заводила!
Протер Петька глаза, натянул штаны, посмотрел на мать:
— Что случилось-то у тебя?
— Богородица слезы точит!
Петька почесал затылок, сказал угрюмо:
— Налили бы керосину, керосин бы точить стала!
Мария даже присела от страху:
— Да ты что это, бесстыдник, ополоумел, что ли? Разразит тебя господь за такие слова… Накличешь ты горе на мою голову!
— Да ты слушай, мамка…
— Слушать не хочу!
— Да коли я сам видел!
— Чего ты видел? — прислушалась Мария, — чего ты видеть мог!
— А вот что! — сел на порог Петька, стал, рассказывать, — вот как дело было!
Вытаращила глаза Мария:
— Врешь ты, Петька! Во сне ты это видел!
— Ну, во сне… Пойди ребят спроси!
Растерялась Мария, Петька свистнул легонечко, плеснул в глаза водицей из рукомойника, пригладил вихры мокрыми ладонями:
— Ну, я пойду, мамка!
— Куда?
— За глиной. Агроном велел коровник умазать потеплее, сама знаешь!
Взял мешок Петька и, конечно, побежал на кладбище. На кладбище от бабьих платков, как от цветов в лугу: и пестро, и нарядно, и весело. Примчался Петька, у самых ворот столкнулся с Гаврилой.
Сидел милиционер у ворот для порядка, головой качал сокрушенно. Увидел Петьку, пожал его ручонку, сказал тихо:
— Эх, карандаш, какое дело-то? Что тут скажешь?
— А что?
— Вот говорят, что будто и бога нет, и чудес не бывает. А у нас, что? Слыхал, чай?
— Прежде всех даже!
— От просвирни, что ли?
— Пораньше! — засмеялся Петька, — пораньше.
— От кого же?
— Да от отца дьякона еще как они чудо это мастерили!
— Ты что, карандаш, плетешь? — насторожился Гаврила, — тут не до смешков!
— А ты икону-то глядел?
— Глядел!
— И ничего?
— Ничего! — взволновался милиционер, — ничего. А ты что знаешь разве?
— Пойдем! — буркнул Петька, — пойдем! Только ежели меня бить будут, так ты вступайся!
— В обиду не дам. — пожал плечами Гаврила, — только гляди…
Петька мчался впереди, толкаясь между мужиков и баб. За ним грузно шагал Гаврила, потирая лоб. В часовенку входили мужики по очереди, возле в эпитрахили служил пом, ржавеньким голоском подтягивал ему дьякон. Петька перекрестился истово, протискался в часовню, приговаривая:
— Дайте приложиться, православные!
В часовенке стояли мужики с сизыми от ветру лицами, с воспаленными глазами — не то сами плакали, не то дивились. Протолкался и Гаврила, его пустили охотно:
— Гляди, гляди, богоотступник! Кайся!
Петька протерся к иконе, облапил её точно для того, чтобы приложиться, поскользнулся и хлопнулся на землю вместе с иконой. Гаврила кинулся его поднимать, мужики обступили. Петька ловко выбил икону из киота, поднял её, опрокинул: