Было уже темно, когда мы встали на якорь в Каваихаэ на северо-западном берегу острова. Снова произошел обмен почтой и грузами, после чего мы двинулись дальше по проливу, отделяющему Гавайи от Мауи. Хотя небо было чистым, а звезды – более яркими, чем даже в Скалистых горах, – море волновалось еще сильнее, превратив спальное помещение внизу в настоящую юдоль страданий. В ту ночь не было бесед на палубе с мистером Клеменсом или с кем-либо еще; я заняла матрас возле вентилятора и провела следующие семь часов, хватаясь за все подручные предметы, чтобы не сползти на корму. Тем не менее, проснувшись, я обнаружила, что матрас вместе со мной все же отползал к перилам, но вернулся на прежнее место, когда корабль сменил курс. Я начала понимать, почему его назвали «Бумерангом».
Встало солнце во славе лучей и радуги, и море тут же успокоилось, будто разглаженное невидимой рукой. Теперь северо-восточный берег лежал перед нами как на ладони, разительно отличаясь от покрытого черной лавой северо-западного берега, который мы видели накануне. Здесь все сияло тысячей оттенков зелени – от изумрудного до тускло-бурого, а вдали возвышались зубчатые скалы, тоже покрытые зеленью, которая непонятно как держалась на такой крутизне. Скалы прорезали причудливо извивающиеся ущелья, из которых с высоты не меньше тысячи футов стекали искрящиеся на солнце водопады.
Надо всем этим великолепием стоял несмолкающий грохот прибоя, очень похожий, как заверил меня преподобный Хеймарк, на гром пушек минувшей войны. Волны разбивались о прибрежные скалы, вздымая вверх столбы пены и брызг.
На протяжении тридцати миль спокойствие этого дивного пейзажа не нарушалось человеческим жильем, за исключением сделанных из трав небольших храмов, воздвигнутых на площадках среди скал, но милях в десяти от Хило начали встречаться сахарные плантации, еще более зеленые, чем та зелень, что мы видели раньше. С этим бездумным великолепием природы контрастировали аккуратные белые домики с печными трубами, из которых шел дым. Домиков становилось все больше, в то время как местность делалась более ровной, напомнив мне в конце концов такие привычные берега Новой Англии, и наконец мы увидели Хило.
С того момента, как мы вошли в бухту в форме полумесяца, я увидела, что Хило – настоящий тихоокеанский рай, на который не могут смотреть без зависти такие псевдогорода, как Гонолулу. Благодаря влажному климату и прекрасной плодородной почве город буквально тонул в зелени. Повсюду росли высокие кокосовые пальмы, панданусы, хлебные деревья и тысячи других видов растений, которые вместе с вездесущими лианами совершенно скрывали здания.
Здесь шум прибоя напоминал уже не артиллерию, а нежный хор детских голосов, которому, казалось, вторили деревья, дома и все великолепие дел Природы и человеческих рук. Казалось, что наш корабль и его пассажиры, настрадавшиеся за последние два дня от болезней и насекомых, вдруг перенеслись в сияющее преддверие рая.
Это был волнующий момент, и он мог бы заставить меня поверить в совершенство – если бы в этот миг невозможный мистер Клеменс не чиркнул спичкой о подошву сапога и не сказал жизнерадостно:
– Эти деревья похожи на стаю кур, в которую попала молния, вы не находите?
– Нет, – ответила я как можно более холодно, все еще пытаясь сохранить чувство благоговения перед красотой.
– А эти травяные хижины, – продолжал он, – кажутся такими лохматыми, словно их сделали из медвежьей шкуры.
Я молчала, надеясь, что это заставит его почувствовать мое неодобрение.
Но рыжеволосый невежа, не смутившись, выпустил клуб ядовитого дыма, чем совершенно заслонил мне обзор.
– Черепов не видно, – сказал он, – а ведь еще недавно старикан Камехамеха и его ребята приносили на этом берегу пленников в жертву и украшали их головами стены храмов.
Я открыла зонтик и отвернулась, не желая больше слушать эту чушь. Но прежде чем я отошла к борту, где собрались мои спутники, я услышала, как корреспондент пробормотал будто про себя:
– Какой стыд – цивилизовать это дивное место! Теперь это только аттракцион для туристов.
Глава 7
Когда на душе тоскливо,
Когда смурно и паршиво,
Просто вруби хюлу —
И станет не хило.
Врубай хюлу, въезжай в хюлу, в добрую хюлу;
Слушай, друг, старый хюловый блюз.
Утро на курорте Мауна-Пеле было ясным и прохладным. Солнце выкатилось из-за южного края вулкана, заставив раскрыться ему навстречу тысячи пальмовых крон, в то время как ветер отнес к югу облако пепла и сделал небо безупречно синим. Море было спокойным, и прибой лишь нежно трогал белый песок на пляже. Но Байрона Трамбо все это не интересовало.
Японцы прилетели вечером точно в назначенное время, приземлившись на только что открытом аэродроме. Хироси Сато и его спутников привезли в Мауна-Пеле со всеми почестями и поселили в «королевском номере» – пентхаузе, по роскоши почти не уступающем «президентскому номеру», где расположился сам Трамбо. Они сразу же легли спать, ссылаясь на трудности перелета, но Трамбо не спал. Он приказал окружить Большой хале тремя кольцами охраны. Рано утром менеджер курорта Стивен Риддел Картер доложил ему, что троих пропавших так и не нашли, но по крайней мере за эту ночь никто больше не пропал.
Это немного улучшило ему настроение.
– Какой у нас график на сегодня? – спросил он Уилла Брайента. – Первая встреча после завтрака?
– Именно так. Вы встречаетесь на террасе, обмениваетесь с мистером Сато приветствиями и подарками, а потом идете играть в гольф, пока делегации согласовывают предварительные цифры.
– Делегации? – Трамбо нахмурился над чашкой кофе.
– Ваша делегация – это я, – пояснил с улыбкой Брайент.
На нем был легкий серый костюм от Перри Эллиса. Его длинные волосы – единственное отступление от делового стиля – были аккуратно собраны в пучок.
– Нужно покончить с этим за пару дней, – сказал Трамбо, игнорируя замечание Брайента.
Он был одет в свой обычный гавайский костюм – яркую рубашку, линялые шорты и тапочки. Он знал, что Сато тоже может позволить себе небрежность в одежде – например, костюм для гольфа, – в то время как его спутники будут париться в серых костюмах. Кто владеет информацией, тот владеет ситуацией.
Уилл Брайент покачал головой:
– Переговоры будут трудными.
– Они станут еще труднее, если кого-нибудь из них за это время грохнут, – заметил Трамбо. – Мы должны закончить дело сегодня или завтра, дать Сато поиграть в гольф и отправить их обратно, когда чернила на договоре еще не успеют высохнуть. Понял?
– Да. – Уилл Брайент аккуратно сложил бумаги в папку и убрал ее в свой кожаный портфель. – Готовы к началу игры?
Байрон Трамбо, усмехнувшись, поднялся на ноги.
Элинор проснулась от птичьего пения. Какое-то время она не могла сообразить, где находится, потом увидела пробивающийся сквозь ставни яркий свет, отраженный листьями пальм, почувствовала на лице дуновение теплого воздуха, вдохнула аромат цветов и все вспомнила.
– Мауна-Пеле, – прошептала она тихо.
Она вспомнила нечеловеческий крик под окном, раздавшийся среди ночи. Тогда она поискала что-нибудь тяжелое, нашла в шкафу старый зонтик и, вооружившись им, отперла дверь. Вопли раздавались из листвы у тропинки, ведущей в хале. Элинор подождала несколько минут, и на тропинку вышел павлин. Высоко поднимая ноги, словно боясь запачкаться, он испустил последний крик и скрылся в кустах.
– Добро пожаловать в рай, – сказала Элинор вслух.
Она видела павлинов и раньше и как-то в Индии жила в палатке в лесу, полном ими, но никак не могла привыкнуть к их крикам. К тому же она никогда не слышала, чтобы павлины кричали ночью.
Она встала, приняла душ, с удовольствием вдыхая аромат цветочного мыла, пригладила щеткой короткие волосы и оделась – шорты, сандалии и белая блузка без рукавов. Потом положила в сумочку, где уже лежал дневник тети Киддер, брошюру о курорте и карту и вышла.
Буйство красок и легкий ветерок с моря подействовали на нее, как на всех жителей умеренных широт, – заставили удивиться, почему она живет и работает в стране, где зима и темнота занимают такое большое место. Асфальтовая дорожка вела вдоль зарослей, из которых то и дело вылетали птицы самых невообразимых расцветок. Сверяясь по карте, Элинор шла мимо лагун, дорожек, деревянных мостиков, переброшенных через искусственные каналы. Справа в просветах листвы изредка мелькали черные лавовые поля. На северо-востоке по-прежнему виднелась громада Мауна-Лоа, но облако пепла над ним уже стало еле различимой серой чертой на горизонте. Слева океан возвещал о своем присутствии всем пяти чувствам: бликами света на воде, запахом водорослей, тихим рокотом прибоя, легким ветерком и вкусом соли на ее губах.
Элинор свернула влево, на лестницу, вырубленную в вулканической породе среди пожара цветов, прошла мимо пустого бассейна и вышла на пляж Мауна-Пеле. Длинная полоса белого песка упиралась слева в невысокие скалы, а справа – в лавовые поля. Она могла видеть над берегом более дорогие хале – большие дома самоанского типа из красного дерева – и семиэтажную глыбу Большого хале, выглядывающую из пальмовой рощи. У входа в бухту гуляли нешуточные волны, разбиваясь о скалы веером брызг, но на защищенный берег волны накатывались мягко, с ласковым шелестом.