Карбас прошел мимо лесной запани в устье Умбы, и деревня мелькнула на косогоре порядком своих старых домов. Внизу, у самой воды, Кожин показал старые покопы: когда-то здесь пытались искать серебряную руду, вроде бы объявившуюся в тоненькой жилке, но так и ушедшей под воду… На низком наволоке стояла одинокая тоневая избушка, а дальше начиналось безлюдье синих бухт и заливчиков, окаймленных синевато-серыми, черными и коричневыми скалами с неизбежной розовой полосой, отмечающей волноприбойную линию, на которой не держатся ни лишайник, ни белые известковые россыпи балянусов, ни рыжая бахрома бурых водорослей.
Справа по борту осталась Пан-губа с ее коленами, поворачивающими почти под прямыми углами — надежное убежище в любой шторм от волны и ветра. Однажды мы там отстаивались от непогоды, кинули на счастье сетки, но только у «деда» попались несколько медно-красных, яростно извивающихся зубаток, скрасивших наше однообразное обеденное меню. Следом за Пан-губой открылась и закрылась широкая, огражденная мысами Островская губа, полная островов: больших, лесистых, с зарослями черники, дикой, удивительно крупной красной смородины, и малых обнаженными каменными глыбами, встающих из воды в кайме желто-оранжевых водорослей. Везде здесь берег был крут и каменист, и, сколько я ни вглядывался, пытаясь угадать местонахождение лабиринта, ничего похожего вроде бы не оказывалось.
Наконец впереди показался еще один мыс, резко выступавший в море, крутой и скалистый. Глубокой и широкой выемкой, словно зарубкой, он был рассечен надвое, и только низкая перемычка, поднимавшаяся над водой, мешала крайней скале окончательно превратиться в островок, которым она когда-то и была.
Я полагал, что и этот мыс мы обогнем точно так же, как те, что встречались ранее, но Демидыч круто повернул карбас к берегу и выключил мотор. Сразу стало оглушительно тихо. Шипела вода под днищем, еще с журчанием бежала за борт струйка, охлаждавшая мотор, а я уже мог слышать шелест волн о прибрежную гальку, карканье тяжелого, угольно-черного ворона, снявшегося с сосны при нашем приближении, и голос Кожина, махнувшего в сторону мыса рукой:
— Вон там и «вавилон» твой!
— На скале?
Еще не пришедший в себя от беспрерывного треска мотора, я показал рукой на дальнюю, выступавшую в море скалу, где, как мне представлялось, должно было находиться это загадочное сооружение, тем более что на ее вершине мне уже виделось какое-то нагромождение камней.
Кожин помотал головой.
— Правее… Площадку видишь? На берегу, где елочки? Вон — знак, а от него правее — сосна. Как раз возле нее!..
В том месте, где мы пристали, от скал к воде сбегала россыпь крупной гальки, круто уходившей в воду, так что отлив сказывался здесь не столько по горизонтали, обнажая морское дно, сколько по вертикали. Оттащив канат с якорем выше волноприбойной линии, мы столкнули карбас в море, чтобы он не обсох на берегу, и по едва заметной тропинке, сквозь заросли молодого сосняка, поднялись наверх.
— А ведь я по этой тропке в детстве к отцу на тоню бегал, — медленно проговорил Кожин, и в голосе его послышалась скрытая грусть. — На карбасе морем когда еще мужики соберутся, а тут по тропе… Сначала все верхом, горой, по-нашему; Пан-губу обойдешь, к Островской выйдешь — там уж тропа напрямик на «Ударницу» выведет… Сколько же лет прошло, что так она заросла? Вроде бы еще недавно здесь невода ставили, изба целой была… Да только теперь ведь ногами никто не торопится бежать, все на моторе да на моторе. А раньше, когда моторов не было, так-то веслами руки отмахаешь, что готов любой крюк километров в двадцать дать, только бы не грести…
Он уверенно продирался сквозь заросли и наконец вывел меня на площадку, открытую в сторону моря, на которой стоял один из тех знаков, которыми гидрографическая служба отмечает приметные места на берегу. Но сколько я ни оглядывался, лабиринта не видел.
— Да вот же твой «вавилон»! — уже досадуя, крикнул Кожин, протянув руку вперед. — Неужто не видишь? Зарос он, правда, да все не так, чтобы с фонариком его искать!..
И тут я увидел. Прямо передо мной на покатой площадке скалы, из расщелины которой поднималась сосна, лежал классический каменный лабиринт — именно такой, каким его схематически изображали. Такой по форме, а на самом деле как бы игрушечный — так он не соответствовал моему представлению, основанному только на книжном знании. Вместо внушительного сооружения из валунов с узким проходом между глыбами, обросшими седым мхом и лишайниками, передо мной лежала двойная спираль, выложенная просто из крупной гальки. Отдельные камни были с кулак, другие — меньше, а в целом все это казалось детской игрушкой. Там, где естественный склон площадки защищал спираль от постоянных морских ветров, ее затянул ярко-зеленый покров мха, почти полностью скрыв под собою камни, а на нем, в свою очередь, успели укрепиться кустики вереска.