Новые способы обработки камня позволили использовать мелкозернистые и кристаллические породы: нефрит, яшмы, сланцы, диориты. Пиление, шлифовка, сверление позволяли воплощать в таком материале любую идею орудия, достигать удивительного совершенства формы, которая рождалась при максимальной целесообразности. Все это требовало специальных навыков, передававшихся от учителя к ученику, знания камня, его возможностей, приемов обработки. Появлявшиеся мастера-профессионалы несли в себе, таким образом, главную основу культуры и цивилизации, без которой невозможно никакое движение вперед, — разделение труда.
Если прежде труд был общим, то теперь он стал общественным. Каждый занимался только своим делом, но «свое», таким образом, оказывалось общим, и чем дальше человек в нем совершенствовался, чем делал его лучше, тем больше получался результат, которым пользовались другие.
…Было еще рано, когда, не дождавшись завтрака, я отправился на Польцо. Туман отошел, воздух был свеж и влажен после ночи. Подмывая корни кустов, медленно стремилась река, отдохнувшая и успокоенная за ночь, очистившаяся от мути, мусора, — стремилась так, как много веков назад. И я поймал себя на том, что хожу по Польцу как-то не прямо, словно обхожу невидимые препятствия, останавливаясь перед несуществующими преградами. Что это? Настолько сжился с прошлым, что угадываю облик былых времен? Или это то сокровенное знание о памятнике, которое откладывается в подсознании исследователя и удивляет прозрением будущих открытий не только окружающих, но и его самого? Скорее всего так оно и есть.
Здесь вот, на берегу, возле свай, оставшихся от прежнего моста, где от реки поднимается чуть заболоченный лужок, и дальше, выше по течению, у плеса, где наклонились подмытые кусты, должна была протянуться отмель. Над водой прогибались мостки, вроде тех, что видны возле огородов на противоположном берегу — без единого гвоздя, — перевитые ветками… На песке, полувытащенные, лежали долбленые челны-душегубки, а рядом на шестах и распорках сохли сети из волокна крапивы с берестяными поплавками и тяжелыми, обвитыми берестой каменными грузилами. Берег был усыпан щепой, костями, рыбьей чешуей, черепками. В отбросах копались собаки, а полуголые ребятишки, совсем как мы в детстве, пускали по воде черепки, считая «блинчики».
Чуть поодаль, чтобы не достать ни собакам, ни зверю, на высоких столбах поднимались маленькие амбарчики со связками сушеной рыбы, запасными сетями, шкурами, кореньями, копченым мясом.
Выше начинались дома поселка.
Конечно же, они занимали самое сухое, наиболее удобное место, куда не достигала вода даже в самый высокий паводок. По сравнению с нашими современными домами, вроде того, в котором мы живем сейчас, эти были жалкими лачугами, сложенными из тонких бревен и жердей, — длинные дома, разделенные шкурами и легкими перегородками на клетушки для отдельных семей. Но что мы знаем о них с достоверностью? Ничего. Фантазия моя может опереться лишь на классические примеры, вроде общинных домов североамериканских индейцев, описанных в свое время Л. Морганом, на те поселки охотников к рыболовов на Амуре и на Камчатке, которые еще успели увидеть русские этнографы прошлого века… А то, что было в действительности, не позволят узнать даже раскопки, которые мы сейчас ведем.
Да, еще мастерские! Именно там, неподалеку от раскопа прошлых лет, можно видеть особенно много кремневых отщепов.
Далеко не везде был свой кремень. Из кремневых валунов, которые вымывала вода — на полях, в оврагах, на дне ручьев, протачивавших толщи моренных отложений, — нельзя было изготовить хорошее орудие или оружие. Пестрый валунный кремень пронизан множеством тончайших трещин; изо дня в день в течение десятков тысячелетий он нагревался и замерзал, испытывал давление толщ льда и морен, его влекли потоки, ударяя о другие валуны, поэтому при первом же ударе он раскалывался не на пластины, а на неправильные куски.