Тогда пан Свитальский взмахнул рукой, и два полицая-добровольца, чуть выдвинувшись вперед, разрядили винтовки в дверь главной землянки.
Опять никакого ответа.
Тогда те же два полицая, желая выслужиться, метнулись к землянке, один из них рванул на себя ее дверь. Тотчас грохнул взрыв, от которого, казалось, зашатались все деревья и взлетели на воздух две другие землянки.
Когда осела последняя почти невесомая снежная пыль, к огромной яме, из которой кое-где торчали обломки бревен, подошли сначала саперы, потом Свитальский с Золотарем и, наконец, фон Зигель. Они долго стояли на краю ямы. Если на лицах большинства немецких солдат читалось только любопытство, то Золотарь со Свитальским были явно разочарованы, зло перешептывались, словно обвиняли друг друга в чем-то, и украдкой бросали на коменданта встревоженные взгляды. А тот, не мигая, смотрел на разорванный взрывом бок железной печурки, внешне был абсолютно спокоен, но думал о том, что здесь, в Советской России, все значительно сложнее, чем казалось сначала. Только сейчас он по-настоящему понял, что поражение вермахта под Москвой — вовсе не случайность, а нечто другое, во много раз более страшное. И еще подумал, что главная борьба впереди и что будет она невероятно тяжелой, кровопролитной. От таких выводов стало зябко даже в меховом жилете, даже в шинели, меховой воротник которой ластился к шее.
В это время к нему подбежал солдат на лыжах, козырнул и протянул пакет. Фон Зигель удивленно вскинул бровь, о чем-то спросил солдата. Тот начал отвечать, но фон Зигель жестом руки приказал ему замолчать, вскрыл конверт, прочел послание и, сохраняя внешнее спокойствие, зашагал обратно по своему следу. Зашагал зло, решительно, нимало не заботясь о том, что снег упорно лез за голенища валенок.
А немцы в цепи перешептывались, от них Василий Иванович и Виктор с Афоней узнали, что сегодня на рассвете у самого Степанкова неизвестные напали на колонну из пяти машин и уничтожили ее; снаряды, лежавшие в кузовах грузовиков, рвались так, что в комендатуре почти все стекла повылетали.
11Лишь на лыжне, оглянувшись и заметив, что за ним идут только Пауль и Ганс, Каргин вдруг почувствовал холодок между лопатками: хотя они вроде бы и хорошие парни, но все же — вчерашние солдаты вермахта; их двое, он — один; его товарищи удаляются с каждой минутой, а соотечественники этих — вокруг.
Он понял, что допустил просчет и настал час самого страшного испытания: если сейчас, выдав командира русского партизанского отряда, Пауль и Ганс еще могут рассчитывать на прощение или хоть на какое-то снисхождение, то позже уже никогда им не вернуться в ряды вермахта.
Все это прекрасно понимал Каргин, ничего изменить уже не мог и поэтому внешне спокойно прокладывал лыжню, хотя первое время ждал, что вот-вот сзади лязгнет затвор винтовки и кто-то из немцев пролает страшное, уничтожающее: «Хальт! Хенде хох!»
Но сзади доносилось только дыхание людей, старающихся не отстать.
Шли весь день. Сначала, опасаясь погони, Каргин старался выиграть время и поэтому не делал привалов, а позднее вдруг почувствовал, что ночные походы в Гнилое Урочище не прошли даром, что свинцовая тяжесть разлилась по ногам и была настолько велика, что, казалось, сесть — сядешь, а вот встать уже не сможешь. И опять шел без остановок.
Почти в полной темноте Каргин вдруг увидел у ног черную дыру в снегу. Он еще не решил, осмотреть ее или идти дальше, а Пауль уже встал между ним и неизвестным лазом, нацелив туда винтовку. Ганс встал рядом с Паулем. И тоже с винтовкой наготове.
Несколько минут вслушивались, потом Пауль чуть посторонился, и Ганс, сняв лыжи, медленно, осторожно и в то же время решительно полез в эту дыру, казавшуюся бездонной.
Теперь и Каргин положил руки на автомат.
Дыра оказалась лазом в блиндаж. Было непонятно, кому и зачем понадобился он в этой глухомани. Эти вопросы только промелькнули, не взволновали. Главное — есть пристанище на ночь! И пусть в нем нет ни лежанки, ни столика, ни печурки. Зато это уже ночевка не под елкой, и самое радостное — в дальнем углу громоздились пустые патронные ящики. Два из них Ганс сразу разломал, а еще через несколько минут на земляном полу, сохранившем следы чьих-то подкованных каблуков, запылал небольшой костер. Дым с неохотой шел наружу, словно чувствовал, что к ночи мороз покрепчал, и висел под потолком клубящейся сизой пеленой. Но дым — мелочь, которой можно пренебречь: от костра струилось такое хорошее домашнее тепло!..
Каргин все еще несколько остерегался Пауля с Гансом и решил не спать всю ночь. С такой мыслью он и навалился спиной на земляную стенку блиндажа, устроился как только мог удобнее и положил руки на автомат, висевший на груди.