Я утратила голос, воздавая хвалы всеблагому Творцу. Мои веки отяжелели от созерцания Его славы. Мое бренное тело ослабло от ночных молитв и постов, но вера моя крепка, ибо она привела меня к престолу Господнему.
Мне открылось, что Флоренция может быть прощена, что ревнитель праведности ее возвысится и что луч его славы упадет на меня благодаря милосердию Божьему.
О, Флоренция! Будь искренней в своем покаянии! Будь крепка во вновь обретенной вере своей! Не упусти своего триумфа, ибо он почти явлен тебе. Избавься от еретиков, развративших тебя! Ступи на путь святости, по которому вслед за тобой устремятся народы!
Любовь к Господу преодолевает любые препятствия и прекращает любую вражду. Сонмы ангелов, святых и великомучеников взирают на нас с горних вершин. Они радуются, когда грешники каются, и рыдают над теми, кто все еще остается в тенетах соблазна.
Какая земная любовь может сравниться с подобной любовью? Можем ли мы рассчитывать на признание и успех, когда смерть кладет предел всем сокровищам мира, обращая их в прах? Только величие Божие остается в веках, и если мы от него отвернемся, то навсегда лишимся доступа к источнику вечной жизни, являющемуся средоточием всего сущего!
Записано рукой фра Мило со слов сестры Эстасии, приобщенной к тайнам Господним.
ГЛАВА 11
— И что это все означает? — вопросил Ракоци, когда его ввели в часовню Санта-Мария Новелла. Он держался спокойно, с высокомерным достоинством, несмотря на присутствие двух дюжих охранников, следивших за каждым движением подопечного, чей темно-зеленый камзол, расшитая жемчугом шляпа и синие венгерские сапоги хорошо гармонировали с красками фресок, покрывавших дальнюю стену святилища.
Двое доминиканцев, сидевших за длинным столом, настороженно переглянулись, третий, совсем еще юноша, посмотрел на задержанного крайне недружелюбно.
— Вы можете сесть. Вам придется ответить на кое-какие вопросы.
— Я постою, — коротко ответил Ракоци, взглянув на молодого доминиканца. Было в нем что-то неприятно знакомое… Но что? «Двенадцатая ночь!» — мелькнуло в мозгу, и Ракоци вспомнил. Палаццо, гости, банда погромщиков, Лоренцо, побелевший от гнева. Этот молодчик возглавлял тогда шайку приверженцев Савонаролы.
Положение осложнялось.
— Вы — Жермен Ракоци, так? Наследник богоотступника Франческо да Сан-Джермано?
Ракоци покачал головой.
— Я бы не стал этого утверждать. Франческо да Сан-Джермано — мой дядюшка, это факт. Богоотступник он или нет — я не знаю. Что до наследства, то Синьория не подтвердила пока что мои права.
Пожилые монахи вновь озабоченно переглянулись.
— Ваши ответы на наши вопросы покажут, насколько ваши притязания основательны, — нахмурился молодой монах.
— И каким же образом? — Ракоци вскинул брови. — Вы ведь — не Синьория, а Синьория — не вы.
— Меня зовут фра Марио, я из рода Спинатти. — Молодой доминиканец впился в задержанного изучающим взглядом.
Ракоци, выпятив подбородок, спросил:
— Вы хотите представиться? Вы много о себе полагаете, молодой человек.
Подобной реакции юноша явно не ожидал. Он подскочил на месте, задыхаясь от ярости, потом взял себя в руки и выпалил обвиняющим тоном:
— На вас сапоги синей кожи! С высокими каблуками!
Ракоци с нарочитым испугом вскинул правую ногу и воззрился на свой сапог.
— Да, и что же с того?
Фра Марио хищно осклабился.
— И вы были в них в день очищения, когда на площади горели костры!
— Вполне возможно, — согласился Ракоци, ставя ногу на место.
— Я знаю, что вы были в них. Вас там видели.
Ракоци пожал плечами.
— Но я и не пытался скрываться.
— Зачем вы пришли туда? — вопросил фра Марио, едва сдерживая торжество. Он полагал, что припер иноземца к стенке.
— Боюсь, по той же причине, что и многие горожане. Мне хотелось в последний раз полюбоваться картинами Боттичелли. — Ракоци знал, что играет с огнем, но надеялся, что эта игра отвлечет их от тем, представляющих для него прямую угрозу.
— Флорентийцы пришли туда, чтобы распроститься с тщеславием, — заявил фра Марио.
— В самом деле? Тогда почему же многие плакали, глядя, как пылают творения великого мастера?
Он надменно воззрился на Марио, ожидая ответа.
— Они плакали потому… потому что сердца их исполнились радости, освободившись от бремени скверны… Людям свойственно плакать в значительные моменты…
Марио замолчал. Он злился. Чужеземец вновь выиграл в споре, заставив его обороняться. Следовало перейти в наступление, и молодой доминиканец наклонился вперед.
— Значит, вы признаете, что похитили эти картины?
— Какие картины?
— «Семелу» и «Персефону». — Глаза фра Марио заблестели. Противник ушел в оборону. Еще секунда, и он будет смят.
— Разве их похитили? — спросил Ракоци невозмутимо.
— Да. И вы прекрасно об этом знаете!
— Разумеется… с ваших же слов. — Ракоци заметил замешательство на лицах старших монахов и почувствовал облегчение. Но торжествовать победу было еще рано. — Я рад, — добавил он, — что у кого-то хватило храбрости их украсть!
Признание ошеломило доминиканцев, на что, собственно, Ракоци и рассчитывал. Фра Марио нервно забегал возле стола, потом резко остановился.
— Вы сами это сказали! — вскричал растерянно он.
— Да, — согласился Ракоци. — Сказал. Потому что именно так я и думаю. И еще скажу вот что. Придет время, и мир будет благодарить этого человека.
— Значит, вы тоже могли бы украсть эти картины?
Вопрос был дурацким, ибо открывал карты противника. Незадачливый фра Марио недвусмысленно сообщал, что не уверен в виновности стоящего перед ним человека. Ракоци внутренне возликовал, но ответил не сразу.
— Да, — сказал он наконец. — Если бы мне представилась такая возможность, я обязательно попытался бы. Но я бы унес «Юпитера», а не «Семелу».
Иноземец смотрел Марио прямо в глаза. Его искренность не вызывала сомнений.
Один из сидящих молча монахов кашлянул.
— Синьор Ракоци. — Его голос был удивительно звучным. — Меня зовут фра Станислао. Позвольте и мне задать вам вопрос-другой.
— Я к вашим услугам. — Ракоци понял, что в схватку вступает сильный противник. — Я постараюсь быть с вами откровенным, ибо ваш вид внушает мне уважение. — Он не смотрел на Марио, но знал, что тот уязвлен.
Фра Станислао кивнул.
— Вы говорите, что являетесь наследником Франческо да Сан-Джермано?
— Да, это так.
— У вас есть тому доказательства?
— У меня имеется гербовая печать, которая должна быть вам известна: затемненный солнечный диск на серебряном поле. Кроме того, у меня есть несколько писем от дядюшки и письменные свидетельства двух португальских монахов о его смерти. Я уверен, вы знаете, что он нашел приют в Португалии — у своего знакомца, алхимика Бранко.
Фра Станислао снова кивнул.
— Вы можете предъявить нам все это?
Ракоци тяжело вздохнул.
— Я с момента приезда пытаюсь все это кому-нибудь предъявить, но складывается впечатление, что никому во Флоренции нет до меня дела. Если вы возьметесь за меня ходатайствовать, я с огромной охотой готов довериться вам.
Фра Станислао сморгнул и побарабанил пальцами по столу.
— Хорошо, мы вернемся к этому позже. — Он заглянул в пергамент, лежащий у него под рукой. — Поговорим теперь о донне Деметриче Воландри. Вы ведь хлопочете о ее освобождении, так?