— О чем это ты сейчас? — спросила Ильва.
— Когда создаешь что-то, — откликнулась девушка, — лучше не говорить об этом, пока не закончишь дело.
Ильва нахмурилась:
— Почему это?
— Не могу объяснить. Но когда я вырезаю что-нибудь, мне требуются все мои силы, я погружаюсь в дело всеми чувствами и мыслями, и телом тоже, каждой его пядью. И разговоры тогда только опустошают меня. Слова делают меня слабее.
После того как все четверо поели и выпили немного эля, Сольвейг вытянулась на земле, и вскоре Турпин принялся рассказывать ей про лето. Если путешествовать здесь летом, а не зимой, то все совсем другое. На ледниках все еще лежит снег, но все луга взирают на тебя яркими глазами люпинов — молочно-белых, розовых, багряных… Мы жарим желтые грибы и собираем алые ягоды…
Голос Турпина звучал в ушах Сольвейг, будто жужжание пчел в летний день.
— А форель! Мы ловили ее руками и зажаривали на открытом огне…
— Вы только послушайте его! — раздался голос Ильвы.
— Ох! — проворчал Турпин. — Ну да, летом бывают еще и комары…
Но Сольвейг уже заснула.
Турпин встал, развернул шкуру — в темноте сложно было разглядеть, что это была за шкура, но пахла она черным медведем, — бережно накрыл ею Сольвейг и промолвил:
— Она напоминает мне…
И все трое еще посидели молча у костра.
Потом Турпин потер руки, потянулся. И простонал:
— Моя Тола! Тола! Какому отцу под силу пережить потерю дочери? Часть меня ушла вместе с нею, и я буду искать ее, покуда жив.
Пламя костра вздыхало и свистело.
— Нет, Сольвейг вряд ли доберется до Миклагарда, — заметил Турпин. — Но все же она идет вслед за отцом, и я думаю ей помочь. Когда мы придем в Сигтуну, можно отвести ее к шкиперу. К Рыжему Оттару.
Ильва шумно втянула в себя воздух.
— Она ему понравится, — сказал Турпин.
— Он сделает из нее рабыню, — возразила Ильва. — И потребует от нее особых услуг.
— Я этого не допущу. Сольвейг будет вырезать для него, но не спать с ним. У него уже есть рабыня. Нет, я знаю Рыжего Оттара. Он возьмет ее на борт и довезет до Ладоги.
— Друг мой, — объявил Турпин. — У меня для тебя есть настоящее сокровище.
— Пфф!
В золотисто-рыжей бороде Оттара заблестела слюна; он обдал ею и стоящих с ним рядом.
— Ты слышишь, Слоти? Турпин принес нам сокровище.
Слоти выпрямился и криво улыбнулся.
— Сокровище! — повторил шкипер, смакуя слово. — С каких это пор, Турпин, ты оказываешь мне услуги? Обычно ты обстригаешь меня как овцу, продавая свои вонючие овечьи шкуры.
Оба они рассмеялись, а женщина, у которой между зубами красовалась щель, захлопала в ладоши.
Сольвейг смотрела на них. На Рыжего Оттара и сидящую у его ног молодую красавицу с блестящими темными волосами, на двух женщин постарше, на мальчика и девочку, ровесников Блуббы, и на четверых других мужчин. У одного из них почернел зуб, а другой, гораздо моложе его, высокий и темноволосый, пристально глядел на Сольвейг смеющимися глазами.
— Ничто не дается даром, — сказал Рыжий Оттар. — Продолжай, Турпин. Что за сокровище?
Турпин кивнул в сторону Сольвейг и указал на нее раскрытой ладонью.
Балтийские торговцы дружно обратили взгляд на девушку. Десять пар немигающих глаз.
— Ничто не дается даром, — задумчиво повторил Рыжий Оттар. — Чего ты от меня хочешь?
— Она умеет вырезать разные штуки, — рассказал ему Турпин. Он стряхнул с плеч сумку, развязал кожаный шнурок и открыл ее: — Ты только взгляни на это. Какие иголки, какое блюдо с рунами по кругу.
Рыжий Оттар фыркнул. Затем приложил указательный палец к ноздре и высморкался.
— Она пришла с нами из Трондхейма.
Рыжий Оттар шагнул к Сольвейг и встал прямо перед ней:
— Сбежала откуда-то, а?
Сольвейг покачала головой.
— Сильно били?
Сольвейг вздрогнула, но потом, не моргая, уставилась Рыжему Оттару прямо в глаза.
— Или еще чего хуже. Ты пырнула кого-нибудь своим ножом для резьбы?
— Нет! — Голос девушки прозвучал гораздо громче, чем ей бы хотелось.
— Ей нужно переплыть. И безопасно, — сказал Турпин. — Она заплатит своими поделками.
— Ты слышал, Бруни? — обратился к тому Рыжий Оттар. — У тебя будет помощница.
Оттар взглянул на Сольвейг. Она была почти на голову выше его.
— И зачем? — пророкотал он. — С чего вдруг?
— Я иду вслед за отцом, — ответила девушка и широко распахнула глаза.
Шкипер скорчил гримасу и потряс головой:
— Одна?
Сольвейг кивнула.