— Да, — не унималась Бергдис. — И на оружии было твое клеймо.
Шкипер поднял правую руку.
— Итак, Черный Зуб, — произнес он ровным голосом. — Значит, это все-таки был не Торстен.
Кузнец бессвязно что-то прорычал.
— И не булгары.
Все уставились на белого, как мел, Вигота, а он принялся сжимать и разжимать правый кулак.
— Сжимай, покуда можешь, — с горечью сказал ему Рыжий Оттар. — Тебе есть что сказать?
— А какая разница? — воскликнул Вигот. — Вы все сговорились против меня, как только мы покинули Сигтуну. Все вы, — в отчаянии проговорил он. — Все, как один!
— Не мели чушь, Вигот, — ответил ему Оттар. — Что еще ты там продал?
— Я ничего не продавал.
— Как там сказал Михран? — задумчиво проговорил шкипер. — Настоящая опасность всегда таится внутри, а не снаружи. Тот, кто боится… Тот, кто болеет… Тот, кто украдет…
— Ты, вор! — завопил Бруни. — Погляди мне в глаза!
Но Вигот не отозвался.
— Я целый месяц возился с этим скрамасаксом, — сквозь сжатые зубы процедил кузнец. — Целый месяц.
— Для начала, — сказал Рыжий Оттар юноше, — ты заплатишь Бруни столько же, сколько дала тебе торговка. И Сольвейг отдашь деньги за бусину. Где монеты? В твоем сундуке?
Вигот все молчал.
— Ты опозорил себя и обесчестил всех нас.
— Ты мразь! Отродье Хель!
— Много дней нам предстоит грести и тащить лодку волоком, — мрачно поведал Виготу Рыжий Оттар. — На самом деле мы не можем ехать с тобой, но не можем обойтись и без тебя. Придется до Киева сохранять тебя в целости.
— Если он останется на борту, — прокаркала Бергдис, — он зарежет нас, пока мы будем спать!
— Спасибо, Бергдис, — отозвался Оттар. — Если мне понадобится твой совет, я обязательно обращусь к тебе. — Он снова повернулся к Виготу: — А когда мы приедем в Киев, то, согласно закону, ты потеряешь правую руку.
Вигот моргнул:
— Это был не я. И вообще, Бруни получит деньги за свой скрамасакс, а у Сольвейг будут и деньги, и бусина. Так где же справедливость? — Он возвысил голос. — Зачем мне еще и руку отрубать?
Рыжий Оттар поморщился:
— И да, с этого дня ты будешь спать в кандалах. Так ты не сможешь никого ранить или сбежать от нас.
15
Темнеющее южное небо опалила молния. По горизонту прогромыхал, спотыкаясь, гром.
Старый лодочник поднял взор на Торстена:
— Давай!
Торстен, стоя на носу судна, швырнул ему канат. Лодочник поймал его и сноровисто потянул судно на себя.
Кормчий спрыгнул на пристань.
— Да ты крепок, точно пенек, — одобрительно заметил Торстен.
— Трухлявый пенек, — проворчал лодочник.
— Кого-нибудь поменьше просто унесло бы в воду.
Лодочник кивнул:
— Приходится как следует держаться на ногах. А вы приехали как раз вовремя, да.
— Почему это?
— Боги приближаются. Тор и Перун. Мы привлекли обоих.
— Тор и кто?
— Перун! — воскликнул старик. — Бог грома и молнии.
— A-а… — ответил кормчий. — Один бог, два имени, понятно.
— Так, да не совсем.
— А где все? — поинтересовался Торстен. — Похоже, будто эту деревушку населяют призраки.
Старый лодочник показал куда-то вверх по течению, и Торстен увидел островерхую палатку, растянутую на речном берегу у кромки леса. К ней вдоль реки стекались люди.
— Там шаманка, — объяснил старик. — Она уже съела грибов и ушла в шатер.
Когда Сольвейг, Одиндиса и дети приблизились к палатке с навесом из шерсти, они услышали перестук большого барабана, монотонный, словно колотилось огромное сердце. Чтобы пройти внутрь, девушке пришлось нагнуть голову. В палатку, как ей сразу показалось, набились все жители маленького торгового поселения. В самом центре пела, медленно крутясь по кругу, женщина в головном уборе из орлиных перьев. Иногда она протягивала руки в стороны или вскидывала вверх, иногда шла боком, порой бесшумно скользила, временами начинала стонать и кричать.
Наконец шаманка упала на колени и зажала голову в ладонях. Она свернулась клубком и затихла.
Никто не разговаривал, даже шепотом. Все не отводили взгляда от жрицы.
Затем женщина начала подниматься, будто столб дыма.
— Чужаки! — наполовину выкрикнула, наполовину пропела она. Ее голос не был похож на человеческий, но не напоминал также ни птичий, ни звериный. — Чужаки! Кто эти чужаки?
Все повернулись к Сольвейг и Одиндисе с детьми.
— Для вас, — выпевала она. — Для вас и ваших спутников я вижу одну новую жизнь. Один умрет заживо. Я вижу то, что вижу: одну новую смерть.