Девушка поняла, почему отец хотел последовать за Харальдом, но не могла взять в толк, почему он не рассказал ей об этом. Она чувствовала себя покинутой и беспомощной.
Той ночью Сольвейг увидела, как Аста сидит на своем трехногом стуле у очага. Растрепанные волосы в неверном свете огня отливали бронзой. Мачеха застонала, а затем принялась молиться, и молитва ее становилась все истовей.
Она просила Тора, чтобы тот сохранил Хальфдана невредимым. Она просила Фрейю придать сил ее разуму и ее сердцу. Она умоляла всех богов, способных защитить Кальфа и Блуббу. Помолилась даже за Сольвейг, а затем встряхнула волосами, откашлялась и сплюнула в огонь.
Сольвейг лежала неподвижно, будто камень. Сквозь полузакрытые веки она видела, как мачеха вытянулась на полатях. Услышала, как та вздохнула так громко и протяжно, словно сильная волна набежала на берег.
Затем в дом ввалились Кальф и Блубба, и старший из братьев провозгласил высоким голосом:
— Поберегись!
Ему было уже пятнадцать, но голос его все еще ломался: то звучал сипло, а в следующее мгновение уже срывался на писк.
Блубба сказал:
— Берегись скрипучего лука.
— И зевающего волка, — добавил Кальф.
— Берегись нового льда.
— И того, что говорит в постели хорошенькая девчонка.
Оба мальца загоготали.
— Кальф! Блубба! Довольно! — прорезал тьму голос матери.
— А еще остерегайся отчима. Отчима, который уходит! — не унимался Кальф. — Пошли, Блубба.
Но Блубба не присоединился к нему. Он догадывался, что чувствовала сейчас Сольвейг.
— Блубба!
— Достаточно! — осадила их Аста.
Вскоре мальчики, как и их мать, уже спали. Сольвейг лежала, окутанная их дыханием, слушала их ворчание и храп. Она не могла сбежать из этой ловушки.
«Мой отец, — думалось ей. — Мой отец». Она простонала, как волчица, — это был долгий стон, похожий на песню. А затем ударила головой мешок, заменявший ей подушку.
В высоком небе замерзали звезды и звенела луна. Затем милосердные облака закрыли веки небес, и хлынул дождь.
Сольвейг проснулась раньше всех.
Дождь все не прекращался; она чувствовала это, даже не прислушиваясь.
О, какой изможденной была она. Словно голова устала от мыслей, а в сердце иссохли все чувства. А потом она снова вспомнила и задрожала под теплым пледом.
Сольвейг обняла подушку, пододвинула поближе и зарылась в нее лицом. И вот тогда она почувствовала. Комок. Твердый и колючий, почти плоский. Она по локоть запустила пальцы под шерстяную наволочку, растопырила пальцы и принялась шарить. Нашла! Оно было у Сольвейг в руках, и девушка почти не сомневалась: она знает, что это такое. Пальцы ее правой руки сомкнулись, схватив находку.
Пламя очага обернулось серым пеплом, и освещала дом лишь маленькая масляная лампа, свисавшая с потолочной балки, тусклая, как блуждающий огонек. Сольвейг поднялась с постели и, босая, ступила за порог, прямо под дождь.
Занималась заря. Сольвейг раскрыла ладонь: да, она была права. Это была золотая брошь. Та самая брошь, которую Харальд Сигурдссон подарил ее отцу.
На обратной ее стороне — там, где располагалась застежка, — красовались две пары рун: 
и 
.
— ХС и ХА, — выдохнула Сольвейг. Ее сердце лихорадочно стучало. — Ты спрятал брошь там, где только я смогла бы ее найти. Но как же я смогла проспать на подушке всю ночь, не почувствовав? — Сольвейг положила брошь в рот и слегка прикусила ее. — И еще ты сказал, что она стоит больше, чем весь наш хутор, что она дороже нашего скота, дороже коз и овец. Дорога, как твоя жизнь. Но почему? Может, я и есть ребенок в лодке — в той лодке, где сидишь ты сам? Ты хочешь, чтобы я отправилась вслед за тобой? Или… или я должна сохранить брошь в сохранности? А вдруг это значит, что ты ушел навсегда?
— Вот она где! — раздался позади нее голос.
Сольвейг мигом спрятала брошь в кулаке и сунула руку под шерстяной плед.
— Да она свихнулась, — прокричал Кальф. — И промокла насквозь!
А затем он подошел к Сольвейг сзади и дернул ее за плечо:
— Я все видел. Что у тебя там?
— Ничего.
— Лгунья! Что это?
— Я уже сказала, ничего, — повторила Сольвейг.
— Сам узнаю. — Голос его звучал пренеприятно. Кальф схватил девушку за руку.
Сольвейг так крепко сжала брошь, что углы украшения вонзились ей в ладонь. Она стиснула пальцы еще сильней, пока не показалась кровь.
— А ну покажи! — потребовал Кальф.
— Оставь меня в покое!
— В чем дело? — позвала из дома Аста. — Кальф, прекрати!