Эдит улыбнулась ей так, словно могла прочесть ее мысли, и произнесла:
— Gæþ a wyrd swa hio scel.
— А?
— Ой! — встрепенулась Эдит. — От судьбы не уйти.
— Ты правда так думаешь?
Эдит проницательно посмотрела на Сольвейг и сказала с прелестной улыбкой:
— Ну что ж, иногда судьбе можно и помочь.
— Но ты же христианка, — не поняла Сольвейг.
— Судьбы заключены в замыслах Творца, — объяснил Эдвин. — Да, как я и говорил, Бергдис и ее яд. Но не только она. Торстен и Бруни. По отдельности они оба славные люди.
— Ну, Торстен-то да, — отозвалась Сольвейг.
— Но стоит им оказаться рядом — жди беды.
— Рыжий Оттар рассказал мне про Бруни, — проронила Эдит.
— Правда?! — воскликнула Сольвейг.
— Да. Бруни убил Петера, двоюродного брата Торстена, и похитил его жену.
— Нет!
— Да. Ее звали Инга. Бруни похитил ее, возлег с нею и увез из Норвегии в Исландию. Бруни не знает, что Петер приходился Торстену братом. Торстен узнал его не только по имени, но и по гнилому зубу. Вот что он рассказал Рыжему Оттару.
— И еще он признал Бруни потому, что тот жил в Норвегии до того, как переехал в Исландию.
— Рыжий Оттар сказал мне, что Торстен отомстит за смерть брата, — продолжала Эдит. — И за позор Инги.
— Да, это его долг, — уверенно заявила Сольвейг.
— Но он заставил их поклясться, что они будут поддерживать мир до самого конца нашего пути.
— Теперь это уже не наш путь, — сказал Эдвин. — Теперь, когда Рыжий Оттар мертв.
— И это одна из причин, почему Бруни хотел, чтобы мы остались вместе, — добавила Эдит. — Чем больше людей, тем безопасней для него.
— Ну и крыса! — с негодованием воскликнула Сольвейг. — Но я не очень-то и удивлена. Правда.
— Что же, Сольвейг, — обратился к ней Эдвин. — Так вот чему вас учат ваши боги? Строить козни? Убивать? Око за око и зуб за зуб?
— Если женщину обесчестили, — ответила Сольвейг, — то за нее обязательно надо отомстить.
— И отомстить жестоко? — с вызовом спросила Эдит.
— И если человека ранили или убили безвинно, за него тоже надо мстить. Так было всегда.
— И будет до тех пор, пока все не станут слепыми и беззубыми, — тихо проговорил Эдвин.
Сольвейг почувствовала, как волосы на ее голове зашевелились от ярости, а румянец залил щеки и спускался по шее все ниже.
— Вы, христиане, — огрызнулась она, — такие всепрощающие! У вас глаза невинных агнцев! Вечно подставляете другую щеку, да? Во всяком случае, говорите, что подставляете.
— Сольвейг, — попыталась сдержать ее Эдит.
— И мямлите, как Слоти. Или вообще молчите!
— Не говори того, о чем потом пожалеешь.
— Вы, христиане, скоро подавитесь своим состраданием, — рявкнула девушка, — а убийцы будут гулять на свободе! И убийства не прекратятся!
— Сольвейг, а как могут ваши распри — ваша жестокая месть, кровавые убийства — быть лучше, чем примирение?
— Вы называете это распрями. А мы называем это справедливостью. Мы называем это законом. Мы называем это порядком.
Эдвин вздохнул и проговорил:
— Все так сложно в земном царстве.
— Нет, неправда! — выкрикнула Сольвейг. — И именно этого вы, христиане, не можете принять. Люди крестятся, потому что не могут вынести всей боли в Мидгарде. Им нужны пустые обещания о небесах. Вот что я думаю.
— Ох, Сольвейг! — воскликнула Эдит, и в голосе ее было столько понимания, столько печали… Затем она схватила Сольвейг и попыталась ее обнять.
— Вы, англичане, вечно считаете себя умнее всех! — прокричала та.
Сольвейг и Эдвин не говорили ни слова. Они причинили боль и друг другу, и самим себе. Эдит не могла придумать, как же их примирить.
Но вот Эдвин, помолчав немного, принялся читать нараспев отрывок из какого-то стихотворения:
«Нет тут никакого залива, — подумала Сольвейг. — И утесов тоже нет. Просто склоны, поросшие чахлым кустарником».