«Ах, — подумала, задыхаясь, Сольвейг. — В этом человеке есть все цвета моего путешествия.
Надо мной так светло, а под ногами моими тьма. Будто Асгард и Хель».
Затем девушка свернула в другую галерею. Та вела налево и была почти столь же длинной, как и первая.
Сольвейг закрыла глаза и снова открыла.
Далеко, шагах в пятидесяти от нее, на перила опирался человек. Сольвейг разглядела, что у него в руках был нож. Он что-то выцарапывал на мраморе.
Сколько она стояла, вглядываясь в него? Потом она часто об этом думала, но никак не могла вспомнить наверняка. Один миг? Целую вечность? Сольвейг будто воспарила в воздухе.
«Он такой сутулый. Такой неуклюжий. Я бы узнала тебя где угодно, как бы далеко ты ни был.
Я всегда любила тебя и не сомневалась в этом. Сегодня я впервые усомнилась, и любовь моя стала еще больше. Я люблю тебя, такого сильного и такого слабого, сильного в своей слабости. Не божество. Человека.
Мой отец.
Кровь от крови моей…»
Сольвейг не могла больше ждать. Она шагнула вперед, уронила свою суму, и высушенные кости застучали. Все быстрее бежала она навстречу этому человеку, выкрикивая всего одно слово: «Отец! Отец!»
Хальфдан поднял взгляд. Он смотрел прямо на нее.
И, не говоря ни слова, отец и дочь протянули руки навстречу друг другу.
Сольвейг закрыла глаза: «Я широка, я глубока, как море. И мала так, что помещусь в ореховой скорлупке». Хальфдан подхватил ее и поднял над полом.
— Ты вырезал, — наконец промолвила Сольвейг хрипло.
— Взгляни! — сказал ей отец, показывая на перила и смахивая слезу со щеки. — О Сольва моя, Сольва.
Руны пропели ей: СИЛЬНАЯ, КАК СОЛНЦЕ.
Сольвейг и сама расплакалась, и горячие слезы ее закапали на мраморные ступени. Она откинула золотистые волосы назад и взяла у отца из рук сверкающий нож.
— Солью и камнем, — пообещала она, — костьми и кровью. Я вырежу твое имя рядом с моим.
Светловолосая молодая женщина, высокая и тонкая, словно тростинка, и неуклюжий хромой мужчина сходили со склона, где возвышался собор Святой Софии.
Она то и дело поворачивалась к своему спутнику. А затем откидывала голову и смеялась, и это был самый радостный звук, который слышали в тот день в Миклагарде.
На вершине широкой каменной лестницы, что вела к древнему водохранилищу, из которого пил целый город, их дожидались двое: приветливый мужчина с неровными зубами и удивительно хорошенькая темноволосая женщина — очевидно, беременная.
Мужчины, не мигая, вглядывались друг другу в глаза, словно сквозь безграничный океан. Затем они обменялись рукопожатием.
Две молодые женщины обнялись. Не говоря ни слова, светловолосая вложила в руку подруге широкое плоское кольцо из моржовой кости. Зубное кольцо для младенца!
И снова они сжали друг друга в объятиях.
По ступеням к ним вприпрыжку поднимался смуглый человечек с затейливыми усами. Глаза его были черными и маслянистыми.
Он сделал собравшимся знак и провел их вниз по лестнице. Человечек раскинул руки широко-широко, словно хотел обнять весь мир.
Их взорам открылось огромное озеро, освещенное сотнями, тысячами свечей, что держались на поверхности воды и мерцали, словно звезды на волшебном подземном небе.
Девушка с золотыми волосами отошла от своих спутников. Она всматривалась в воду. В эти качающиеся, капризные, колдовские и бездонные воды, что плескались и целовали, баюкали и топили… Похожие на зеркало — нет, на разбитое зеркало. На сон… Вода сияла, серая, фиалковая. Зеленая, как расцветающая юность девушки.
Она наклонилась и опустила пальцы. Вот она, вода жизни.
Примечания автора и благодарности
Мне довелось посетить около дюжины строений и руин, от которых захватывало дух. Среди них были и Сиднейский оперный театр, и Кордовская соборная мечеть, и Колизей, и поселок племени акома в Нью-Мексико, добравшийся чуть не до самого неба, и сохранившееся со времен неолита поселение Скара-Брей на одном из Оркнейских островов. Но больше всего меня потряс грандиозный храм-мечеть-музей Святой Софии в Стамбуле. Более тысячи лет он сохранял за собой звание самого колоссального здания на планете. Там, на одной из высоких мраморных балюстрад, я обнаружил надпись, начерченную скандинавскими рунами. Она гласила: ХАЛЬФДАН (Полудатчанин). Я подумал, что их, возможно, вырезал в одиннадцатом веке наемный солдат. И так было положено начало этой книге.