– Кто это был? – настаивал я.
Конечно, мы, Благочестивые, были не единственными в городе дельцами, но остальные кланы точно так же, как и мы, отправились на войну. Никто за последние три года не должен был усилиться, уж точно не настолько, чтобы сместить Энейд. Пусть она сколько угодно считает себя всего лишь толстой старухой, да она, собственно, такая и есть, но она к тому же и ветеран войны, сам видел, как она ловко раскраивает головы палицей. Подсидеть тётушку было нелегко, это уж точно.
Она пожала плечами.
– Нездешние какие-то. – Тут она сплюнула на землю. – Все бойцы ушли из города, так что мы оказались лакомым куском: приходи, режь да ешь – не хочу. Пришли они из какого-то чужого города. Из какого, не довелось у них справиться, тут гляди, как бы тебя не пришили на хрен.
– Да, – протянул я. Хоть мне и не понравилось услышанное, оно весьма походило на правду. – И вот теперь, значит, ты монахиня.
– Хм-м-м. Крыша над головой, крепкие стены да еда в брюхе – тогда меня это сюда и привлекло.
– Теперь не утратилась ли эта привлекательность?
– Ну а ты как думаешь? – она раздражённо указала на свое изгвазданное одеяние. – Похожа я на долбаную монашку, а, Томас?
– Выражаешься ты точно не как монашка, сестра Энейд, – произнёс голос, рассёкший пространство словно удар бича. Я обернулся и увидел худую, сварливую на вид женщину в белых одеждах, которая ступала к нам в сопровождении одной из привратниц. Было ей на вид лет сорок пять, нос был длинный и острый, а тонкие губы казались вечно неодобрительно поджатыми. Это, очевидно, и была матушка-настоятельница, которая не понимает шуток. Когда она остановилась, тётушка Энейд к ней обернулась. Женщина в белом явным образом тряслась от гнева.
– Не знаю, зачем ты их впустила, сестра Джессика, – набрасывалась она на дюжую монахиню, что шла рядом. – Не важно, что там тебе наплели, это ведь очевидная хитрость. Пока сестра Энейд выполняет епитимью, к ней никому нельзя, а епитимью выполнять она будет ещё очень долго.
– Это матушка-отстоятельница, – сказала мне тётушка.
– Да как ты смеешь! – воскликнула та. – Да я тебя за такое с землёй смешаю!
– А вот это видела? – сказала Энейд и заехала матушке-настоятельнице по морде. Сухопарая женщина осела задом прямо в грязь, из разбитого носа хлынула кровь и залила ей белое одеяние. Анна хрюкнула от смеха и вскинула арбалет. Прицелилась она в дюжую монахиню.
– Ни с места, – сказала она.
– Слезай с лошади, мальчик, – обратилась тётушка к Луке. – Ты хотя и жирненький, но, верно, можешь бегать, а я вот не могу.
Лука Жирный, смутившись, поспешно слез, а тётушка Энейд взгромоздилась в седло и зажала клюку между коленями.
– Ну? – вопросительно глянула она на меня, пока матушка-настоятельница силилась встать на ноги, шипя от гнева и истекая кровью из носа. – Поехали уже, нет?
Я вскочил в седло, и мы устремились к воротам, а Лука Жирный, пыхтя, потрусил за нами.
Вот так тётушка Энейд и покинула святую обитель.
Глава восьмая
Когда мы вернулись в «Руки кожевника», оказалось, что Йохан наконец отошёл от оцепенения, и теперь в харчевне разгоралась драка. Котелок бесновался из-за того, что всем остальным заплатили, а про них с Браком да Сэмом Простаком забыли, ну а Йохан – просто потому, что мог. Сэр Эланд, насмешливо ухмыляясь, следил за потасовкой из-за стойки.
Мы уже отвели лошадей в стойло и оставили Луку Жирного во дворе – просохнуть от пота и проблеваться после непривычной для себя пробежки, так что вошли в харчевню через чёрный ход мы втроём – Анна Кровавая, тётушка Энейд и я – и увидели ожидающий нас кавардак. Котелок ухватил Мику за горло, занёс кулак, а круглое его лицо исказилось несвойственным ему оскалом.
– Отставить! – по-сержантски рявкнула Анна. Им, моим ребятам, этот голос был знаком не понаслышке, чего нельзя сказать об отряде Йохана, но и они послушались командного окрика сержанта. Крик стих, Котелок выпустил Микину шею.
– Какого хрена, – спросил я негромко, – здесь творится?
– Ты платишь людям? – накинулся на меня Йохан. – Чем, чёрт возьми?
– Чистым серебром, братец, – ответил я. – Для вас троих тоже оплата найдётся, да ещё одна марка сверх того за ночную работу.
Котелок пристыженно кивнул, краснея за свою неуравновешенность. Ему, Браку и Сэму Простаку выплатил я по четыре марки на брата у всех на виду. Грязная работа щедро вознаграждается, и мне хотелось, чтобы все это поняли.