Однажды, в очередной дождливый октябрьский день, Лариса и Маша остались дежурить, убирать столы. На стенах висели работы последних занятий – эскизы рисунка тканей.
– Фуу… Тебе вот это нравится? – спросила Маша, указывая на эскиз.
Лариса не знала: нравится ей или нет. Она закрывала студийные банки с гуашью. А потом надо было бегать в туалет мочить тряпку и вытирать столы. Лариса надеялась, что Маша, перестанет, наконец, рассматривать работы на стенах и начнёт тоже закрывать гуашь, но Маша всё ходила и рассматривала, и мучила Ларису:
– Так нравятся тебе эти колокольчики на голубом фоне?
– Не знаю, – большая банка гуаши у Ларисы не закрывалась, краска присохла вокруг горлышка, надо было посильнее закручивать крышку, чтобы присохшая краска отвалилась и тогда банка закрылась бы плотно. «Вот Чернявский бы легко закрутил эту крышку», – подумалось Ларисе. Она часто фантазировала, что ей в чём-то помог Чернявский: вылепить снежную крепость, дотащить до подъезда снегокат с маленьким братом Васей, открыть или закрыть банки гуаши, чтобы засохшая краска сдалась и хрустнула и отшелушилась…
– Краплак красный, краплак красный… – твердила Лариса, счищая стеком краску с горлышка.
– Ну хорошо, если ты не знаешь, нравится тебе этот эскиз или нет… – мучила и мучила Ларису Маша Ченитбал, – скажи мне тогда: ты бы платье такое стала носить?
Банка закрылась. Лариса довольная посмотрела на стену, на эскизы, прищурилась – так делала всегда, оценивая работу, Ольга Викторовна:
– Стала бы, – сказала Лариса, хотя на самом деле вообще не носила платья. Из юбчатой одежды у неё был только школьный сарафан.
– Как? Стала бы тако-ое носить?!
– Ну не стала, – вздохнула Лариса и пожала плечами, лишь бы закончить этот допрос. – Пошли, Маш, тряпки намочим. Смотри, какие испачканные столы.
В следующий вторник, перед занятием, Лариса проходила мимо Ольги Викторовны. Рядом с ней стояла какая-то женщина. В чёрном мягком блестящем плаще и чёрных перчатках.
– Хорошо, – сказала Ольга Викторовна чёрной женщине каким-то незнакомым твёрдым голосом. – Я поговорю с Ларисой.
Лариса не придала этому никакого значения, разговор тут же вылетел у неё из головы: начиналось занятие, сейчас Ольга Викторовна расскажет новую тему, покажет альбом с великими картинами, и можно будет рисовать, рисовать, рисовать…
Прошло ещё где-то с полмесяца. И однажды Лариса осталась убираться одна – второй дежурный, Гриша, смылся, сославшись на «много уроков». Лариса была счастлива. Ей помогала Ольга Викторовна. Новая муфельная печка мигала красным глазом и напоминала маленького безушастого бегемота. Банки стояли с грязной водой. Гриша никогда не выливал за собой воду, куда уж там за другими. Кисти стояли в стаканах, как придётся, щетиной вниз… Лариса всё разбирала, всё убирала, не торопясь, чтобы подольше побыть с Ольгой Викторовной. Надо было плотно закрыть банки с керамической глазурью и ангопом, плотно перемотать полиэтиленом шамот.
– Ольга Викторовна! Посмотрите: правильно я сделала?
Ольга Викторовна вытирала стол. Она не сразу откликнулась. Что-то задумчивое и грустное было в её лице. У Ольги Викторовны бывало такое настроение, когда болела её маленькая двухлетняя дочка. Но Лариса сегодня, когда отводила в садик своего младшего брата, видела в группе Ксюху – дочку Ольги Викторовны, здоровую и цветущую. Она сразу побежала играть в машинки. Лариса давно заметила, что теперь все маленькие девочки играют в машинки… Ольга Викторовна тёрла и тёрла одно и то же место на столе. Этот островок чистоты переливался под тихо тарахтящими лампами, а вокруг, на остальных столах, серели глиняные разводы и разводы из застарелой не оттёртой ранее краски.
Лариса ещё раз переспросила. Ольга Викторовна встрепенулась. Она посмотрела на Ларису внимательно, и Ларису обдало холодом. Педагог тряхнула решительно серьгами и сказала:
– Лариса! Почему ты обижаешь детей в студии?
– Я обижаю?! Когда? – Лариса была обескуражена.
– Ты сама знаешь, когда.
– Я?! – Лариса поднялась с корточек, она стояла рядом с ванночкой, с шамотом и глиной, только что так бережно ею укутанными в полиэтилен, и ничего не могла понять.
– Да. Именно ты. Ты говоришь другим детям, что у них плохие работы.
– Я не говорила, – запротестовала Лариса. – Я никому не говорила такого.
– Нет. Говорила. Если ты, Лариса, хорошо рисуешь, это не значит, что другие дети должны из-за этого страдать.
Лариса стояла и чувствовала, что это её, а не шамот положили в ванночку и крепко-накрепко укутали полиэтиленом, что это её, а не поделки, поставили в муфельную печь и сейчас обжигают.