Лариса не плакала, нет. Она была потрясена. Она думала: это какая-то ошибка. Ведь она никогда никому не говорила, что у кого-то там плохая работа. Ей это и в голову не приходило. Она и не смотрела особенно на работы других. На занятии она старалась не терять времени зря. А когда в конце занятия все работы раскладывались на полу, и начиналось обсуждение, Лариса торопилась начать убираться, ей не хотелось никого обсуждать. Лариса всегда любовалась работами старшей группы, развешанными по стенам, восхищалась расписанными ими матрёшками – ей казалось, что она никогда так не сможет, не будет у неё так получаться… Лариса в жизни редко кому-то говорила неприятное и обидное, когда уж совсем достанут. Никогда, никогда Лариса не вела себя так, как будто она лучше других.
– Кого я обидела, когда я говорила, что работа плохая? – бормотала Лариса.
– Ты сама знаешь, кого, сама знаешь, когда! – раздражённо повторила Ольга Викторовна, лицо её стало не злое, нет, но недоверчивое и немного, совсем чуть-чуть, брезгливое. Серёжки болтались в ушах как маятник в музейных часах, будто говорили: так-так-так-тебе, Лариса, так-так-тебе-и-надо.
Педагог и её провинившаяся ученица молча и быстро доубирались. Ольга Викторовна выключила муфельную печь. Красный глаз потух, как бы говоря Ларисе: всё, что я здесь услышал, меня не касается, я никому не расскажу. А Ольга Викторовна, как ни в чём не бывало, сетовала на то, что в старшей группе после покрытия лаком матрёшек кобальт синий потерял свою глубину и цвет, превратившись в грязно-голубой.
Они шли под темным дождём – педагог и ученица. Они говорили, как будто ничего не произошло. Лариса болтала даже оживлённее обычного. И Ольге Викторовне казалось, что она хочет загладить свою вину… Лариса рассказывала о выжигании, Ольга Викторовна отвечала, что выжигание – та же графика, что болванки матрёшек обычно выжигают по контуру… Впервые Лариса не любовалась дождём, не обращала внимание на свет фар и фонарей, которые отражались на мокром асфальте, превращая город в необыкновенный край преломлений, и цветных – мазками-мазками, как в Ларисином натюрморте – отражений. Всё померкло в душе Ларисы, всё потускнело. Она была обескуражена странным разговором и легче от уличной их с Ольгой Викторовной отвлечённой беседы не становилось.
У остановки попрощались.
Дома Лариса никому ничего не рассказала, она никогда не рассказывала о случаях, произошедшей с ней, зачем кого-то беспокоить. Да и мама могла перебить, недослушать, неправильно понять.
Впервые Лариса не хотела, чтобы быстрее наступал четверг. Она злилась: всего одна-оденёшенька среда без студии после вторника. В четверг Лариса еле-еле плелась по гололёду – ночью ударили первые заморозки. Лариса даже не припомнила, что надо проверить: лежит ли как с утра на жёлто-коричневых листьях иней или растаял.
Лариса тихо вошла в студию, тихо села за стол, в самый дальний конец, в самый дальний угол – как в школе. А Маша Ченибал заняла Ларисино место. Во время занятия Ольга Викторовна с интересом смотрела на Ларисину работу, с энтузиазмом подсказывала – всем своим видом показывая, что всё по-прежнему, а неприятного разговора как будто и не было. Но разговор был, в шамот ванночке всё-таки подсох, а скульптурки старшей группы из муфельной печи в тонких местах треснули.
– Передержали! – сетовала Ольга Викторовна, фыркая из тюбика сварочным клеем, она прижимала лапку глиняного медведя к туловищу. – И шамот… шамот недостаточно закутали.
«А ведь я говорила: посмотрите», – переживала Лариса, плеская воду на огромный ком глины и кутая его по новой в полиэтилен. Лариса снова осталась убираться после занятия – все опять разбежались. Всё, вроде бы, было как всегда, но в сердце Ларисы вся её студийная жизнь разделилась на ДО разговора и ПОСЛЕ. Обиднее всего было то, что Ольга Викторовна больше не доверяла ей. С каким раздражением Ольга Викторовна сказала: мол, ты сама всё знаешь, с каким нажимом и убеждением повторила эти хлёсткие острые слова, уверенная, что Лариса перед ней придуривается, изображает непонятку, хитрит, одним словом. А Лариса – честно-честно! – ничего не понимала.
Она ничего не понимала очень долго. Этот страшный разговор даже стал забываться, замещаться другими более интересными и весёлыми происшествиями. После Нового года Лариса заметила, что нет в группе Маши Ченибал. «Может, она ушла в начале декабря. А может она ходила в декабре, а только сейчас бросила, после Нового года… Как это я не заметила?» – размышляла Лариса.