— Как знаете, — говорит сердито Викин папа, — только мне Кольку жаль. Он нормальный парень, а вы из него хлюпика делаете.
Викин папа разозлился.
— Всё, — говорит, — и не просите! Я больше с ней разговаривать не стану.
— А как же Колька? — спрашивает Вика.
— Он уже всё приготовил. И лыжи, и ботинки. Как же теперь? Ему же очень худо будет. Мы уйдём, а он останется, — это Мишка говорит.
В общем, все навалились на Митькиного папу, и он пошёл выручать Кольку.
Неизвестно уж, что он такое говорил, но через пятнадцать минут дверь Колькиной квартиры отворилась, вышел Митькин папа, а за ним Колькина мама — вся в улыбке и любимом атласном халате.
— Я читала ваши статьи, — говорит, — и вам я доверяю своего Николеньку. Вы человек серьёзный.
Митька не удержался и прыснул в кулак.
— Во даёт! — шепчет. — Серьёзный! Мама говорит, что он самый легкомысленный человек на свете.
— Это, значит, у твоего папы очень лёгкие мысли? — тоже шёпотом спрашивает Мишка.
— Да нет. Вроде бы мысли у него нормального веса. Легкомысленный — это в смысле беспечный и весёлый человек.
— А! — говорит Мишка.
— Ворона-кума! — говорит Митька.
Так при помощи авторитета Митькиного папы Кольку отпустили за город.
Когда вошли в широкие двери вокзала, все немножко оторопели, растерялись. Огромный зал был набит битком, а лыжи торчали густо, как лес.
Гомон стоял, смех, крики.
Было похоже, будто самые весёлые люди со всего Ленинграда собрались в этом зале и сейчас начнётся замечательный праздник.
А со всех сторон разноцветными потоками всё прибывали и прибывали к вокзалу лыжники.
— В воскресные дни, — говорит Митькин папа, — вокзал напоминает мне громадный насос. Он непрерывно высасывает людей из города и перебрасывает туда, где солнце, снег. Где деревья и пахнет хвоей. Здорово!
— Ага! — говорит Митька. — Он качает, качает, и скоро улицы обмелеют и никого не останется. Только пустые трамваи, автобусы и троллейбусы.
— Ладно, фантазёры, — говорит Викин папа, — вы тут стойте, держась за руки, и не потеряйтесь, а я возьму билеты.
С электричкой здорово повезло — с бою захватили целых две скамейки.
А вокруг стояли в проходах, сидели на рюкзаках, бренчали на гитарах, горланили всякие самодельные песенки, разговаривали, хохотали самые весёлые люди Ленинграда.
— А что, — говорит Лёшка, — хорошо бы нам тоже придумать свою самодельную песенку. Нашу, второй звёздочки!
— Не слабо придумано, — говорит Викин папа.
— Тем более у вас есть собственный, почти что взаправдашний поэт, — отвечает Митькин папа и подмигивает Митьке.
Митька покраснел и погрозил папе кулаком.
— Нечего, нечего увиливать, — говорит Вика, — надо выполнять общественные поручения.
И Митька стал выполнять. Он так погрузился в творческий процесс, что ничего не слышал до самой станции Комарово. Но зато придумал такую песенку:
Мы ребята «Светлячки»,
Трам-тирьям-тирьям!
Мы ещё не старички,
Трам-тирьям-тирьям!
А поэтому вперёд!
Ноги в руки и вперёд!
Отправляемся в поход —
Полный ход!
Через реки и леса,
Трам-тирьям-тирьям!
По горам — под небеса,
Трам-тирьям-тирьям!
Отправляемся в поход,
Ноги в руки и вперёд!
Полетим, как самолёт, —
Полный ход!
Поезд уже подходил к станции назначения, когда Митька отдал на суд слушателей своё свежеиспечённое произведение.
— Гм! — говорит Викин папа. — Не слабо, не слабо.
— Особенно вот эти строчки — трам-тирьям-тирьям, — ехидно замечает Митькин папа. — На грани гениальности.
— Ну и как хотите! Не нравится — и не надо!
— Что ты, Митька, замечательная песня! — кричит Нина Королёва.
— Только как это — «ноги в руки»? — спрашивает Мишка.
— Эх ты! — говорит Митька. — Ты серый, как туман. Это такая поэтическая вольность и для юмору. Это, если перевести с поэтического языка на человеческий, значит: быстро!
— Ну если для смеху, тогда ладно, — соглашается Мишка. — А за туман схлопочешь!
Когда вышли на станции Комарово, все невольно зажмурились.
Снег сиял белизной, и ели казались совсем чёрными. А берёзы стояли будто стеклянные: каждая самая малая веточка была покрыта тонкой, прозрачной корочкой льда, ветер их чуть раскачивал, и они вспыхивали разноцветными точками, искрились на солнце.
За зиму глаза привыкли к четырём стенам, к улицам, огороженным домами, а тут вдруг такой простор! Просто дух захватывало.
— То ли ещё будет, — говорит Викин папа, — мы сейчас пойдём на Финский залив, тогда узнаете, что такое простор!
К заливу вели крутые заснеженные улицы.
По ним лихо скатывались люди на лыжах и финских санях.
— Ну уж дудки, — говорит Вика, — ни за что не поеду. Страх какой!
— Ни за какие коврижки, — говорит Викин папа.
— А я поеду! — говорит Нина и надевает лыжи.
— Правильно! — говорит Митькин папа. — Люблю отчаянных! Давай-ка, Ниночка, покажем этим трусишкам, что мы настоящие мужчины!
— И я! И я настоящий! — кричит Колька.
Они стали на лыжи да как ухнут вниз — только снежная пыль столбом. Колька на середине спуска упал, закувыркался, но упрямо встал и снова поехал. Снова упал, опять поехал и доехал.
Митька, Лёшка и Мишка переглянулись. Делать было нечего. Надо было решаться. Иначе позор на всю их дальнейшую жизнь.
Митька не видел, что сталось с Лёшкой и Мишкой. Лыжня стремительно рванулась ему под ноги, и он полетел вниз.
В ушах сразу засвистал ветер, выжал слёзы из глаз, а тело часто-часто затряслось на бугорках и ухабах. Митька присел как можно ниже — его этому учил папа, — палки держал так, чтобы они свободно волочились чуть позади, взбивали концами пушистые облачка снега.
Пару раз он чуть не упал, судорожно взмахнув руками, но удержался и потом долго-долго, почти до самого Приморского шоссе, ехал по ровному месту, по инерции.
И было это так чудесно, что и сказать нельзя.
Потом подошли остальные.
Лёшка и Мишка были в снегу с головы до ног, но гордые, счастливые, победившие собственный страх.
Вика и её папа несли свои лыжи на плечах и ничуть этим не смущались, а потому их и дразнить не было никакой охоты.
Перешли через шоссе и выбрались на залив. Вот тут был простор так простор! До самого горизонта лежало плоское белоснежное пространство, будто расстелили какую-то великанскую простыню. Слева, вдалеке поблёскивал золотом купол Исаакиевского собора и качались в небе дымы заводских труб.
А впереди, далеко-далеко, снег был густо усыпан какими-то чёрными точками. Будто мухи облепили кусок сахару.
— Рыболовы, — говорит Викин папа, — вот туда и отправимся. Поглядим на подлёдный лов. И у меня есть для вас сюрприз.
— Какой! — у всех сразу ушки на макушке.
— А такой. Много будете знать, скоро состаритесь. Придём на место — узнаете.
И пошли. Только снег под лыжами повизгивал. Вот тут Викин папа и показал класс. Он сразу же всех обогнал на своих долгих ногах. В одном месте ветер сдул снег со льда, лыжи сразу же стали разъезжаться на скользкой, будто полированной поверхности.
— Глядите, — кричит Викин папа, — делайте, как я!
Он расстегнул куртку, распахнул её, взяв руками за полы, и куртка превратилась в парус. Все тоже распахнули. Ветер дул с берега. Он упруго толкал в спину, и лыжи сами, всё быстрее и быстрее, покатили вперёд.