— Раньше надо было начинать, вот что, — сердится хозяин.
— Приспичило, наверное.
— Ума не приложу, как быть, — повторяет сеньор Мартин-и-Бенитес. — Если бы он собрался жениться, я бы конечно продал ему костюм, в рассрочку. Но какая рассрочка мертвецу?
— Пожалуй, что так.
— То-то и оно. А самый дешёвый костюм у нас стоит шесть сотен.
— Четыреста двадцать, — поправляет Амбросио. — Есть один за четыреста двадцать. Там, в третьем ряду.
— Четыреста двадцать? — сеньор Мартин-и-Бенитес принимается грызть кончик уса, что всегда свидетельствует о напряжённом умственном процессе.
— Но это же триста пиастров убытка! — бормочет он. — Конечно, можно будет отбить на том платье, итальянском… И ещё на гарнитуре от Фернандеса… Да, извернуться можно…
— Только костюм этот для такого дела не очень, — вставляет Амбросио. — Я бы лично к Господу в таком не отправился.
— Что ты имеешь в виду? — хмурится сеньор Мартин-и-Бенитес.
Амбросио неопределённо пожимает плечами.
Они идут к третьему ряду и там долго и придирчиво осматривают, ощупывают и обсуждают костюм. В конце концов, сходятся на том, что для визита к Господу Богу костюм действительно выглядит простовато, и подкладка у него какая-то уж совсем дешёвая.
Ещё несколько минут уходит на обсуждение другого — за шестьсот пятьдесят пиастров — не модного, строгого, даже сурового, очень-очень чёрного, и никакого блеска, никакой аляповатости, абсолютно никакого легкомыслия. Да, вот в таком костюме можно хоть к Богу, хоть на свадьбу, соглашаются они.
С белой рубашкой всё решается гораздо проще и быстрей. Скромная, простая сорочка которая будет так хорошо освежать и оттенять суровость костюма.
Немного подумав, сеньор Родольфо Мартин-и-Бенитес недрогнувшей рукой присовокупляет к обновкам замечательный галстук от «Рохас-и-Монтельяно» — чёрный, в серую строчку.
— Подарок от магазина, — смущённо объясняет он, боясь показаться излишне сентиментальным. — Всё-таки не каждый день обслуживаешь человека, который… такого клиента, который…
Он спотыкается и умолкает, так и не решившись облечь в слова свою нелёгкую мысль. Но Амбросио понимает, что́ он имел в виду, а потому улыбается и одобрительно кивает.
— Вы очень добрый человек, сеньор Родольфо, — проникновенно произносит он. — Я горжусь, что работаю у вас.
Сеньор Мартин-и-Бенитес смущённо пожимает плечами и отворачивается, растроганный. И думает о том, что зря он, пожалуй, уже третий месяц уклоняется от разговоров о повышении жалованья помощнику. Всё-таки хороший он парень, этот Амбросио, и работник неплохой — не ленив, не глуп, язык ловко подвешен…
Когда они возвращаются (Амбросио с просветлевшим лицом торжественно несёт на вытянутых руках обновки), Хосе Индульхенсио то ли дремлет, то ли уже умер, так и не дождавшись последней своей одёжки.
Слава Господу, жив! — улыбаются они, заслышав посвистывание, которое издаёт нос старика. Смерть открывает сонные глаза, недовольно поглядывает на них, заходится в сухом старческом кашле.
— Вот, отец, — говорит сеньор Родольфо, когда Хосе, захлопав глазами, стряхивает с себя густую дрёму, — примерь-ка вот это.
— А это хороший костюм? — строго спрашивает старик.
— Очень хороший, — кивает Родольфо Мартин-и-Бенитес.
— Тебе понравится, отец, вот увидишь, — добавляет Амбросио.
Когда Хосе Индульхенсио выходит из примерочной в новом чёрном костюме, который, кажется, подобно космической чёрной дыре поглощает свет, падающий с потолка, когда он выходит в сияющей белизной рубашке, разделённой чёрно-серой тропкой воистину прекрасного галстука, когда выходит он из примерочной, и брюки ему как раз по размеру, а пиджак сидит на нём как влитой, можно только ахнуть: до чего же хороший костюм способен преобразить мужчину — даже старика семидесяти трёх лет, готовящегося к смерти! Рост его как будто стал выше, плечи шире, взгляд строже, седина благородней, и даже белесая щетина на небритых щеках цвета старого пергамента не портит впечатления, но лишь придаёт терпкого шарма.
Смерть раскрывает рот от удивления и смотрит на Хосе, как чёрт на икону и, кажется, готова взмахнуть косой прямо сейчас, не дожидаясь заветного часа, нарушив все законы божьи и человеческие, согласно которым она должна дать сеньору Индульхенсио время подготовиться.
По глазам Амбросио, по довольной улыбке сеньора Родольфо старик Хосе сразу понимает, какое впечатление производит. Самому себе он тоже понравился там, в зеркале. Кажется ему, что и Господь не будет пикирован, если он явится к нему в таком виде.