— Конечно будет, — отвечает Хосе. — Какие же поминки без поленты.
Обрезанные, седые и жёсткие как проволока волосы падают на плечи Хосе, покрытые белой салфеткой, падают на пол, пристают к фартуку цирюльника. Хосе смотрит на них без грусти и сожаления, как на прошлогоднюю листву. Машинка у Карло Модесте такая же старая, как и её хозяин, такая же беззубая и безалаберная — она безбожно дёргает и рвёт. Хосе крепится, не позволяя себе замечаний под руку, он знает: стрижка — это далеко не самое страшное, что может сделать сеньор Модесте с человеком.
— У Роситы выходит лучшая полента в Арранконе, — говорит Карло. — Она добавляет в неё домашний сыр или творог. А масла кладёт столько, что прямо сочится. Но всё-таки зря ты решил помирать, торопишься, как по мне. Запросто мог бы ещё лет пять покоптить.
Смерть, притулившаяся на стуле в углу душного предбанника, при этих словах неприязненно смотрит на парикмахера и сердито бормочет что-то себе под нос. И в самом деле, надо сказать, люди порой берутся рассуждать о вещах, не только ни в какой степени от них не зависящих, но даже и не поддающихся их разумению.
— Время моё пришло, — возражает Хосе Индульхенсио. — Тут ничего не поделаешь.
На этот раз Смерть одобрительно кивает.
— Это да, — соглашается Карло Модесте, — это дело такое: коли наступил твой час, так уж не отвертишься. — И вздыхает, замерев на мгновение с машинкой в одной руке и расчёской в другой, чтобы изречь не без пафоса: — Такова юдоль человеческая.
— Чем меньше становится у меня зубов, тем больше я люблю поленту, — продолжает цирюльник, берясь за бритву, чтобы подбрить клиенту шею. — Раньше безумно любил асадо[2], мог целого быка съесть за раз, а теперь — как-то всё больше поленту. Даже странно.
— Вкусы с возрастом меняются, — говорит Хосе, словно не замечая иронии.
— Это верно, — с улыбкой соглашается Карло Модесте, в свою очередь прекрасно распознав иронию в словах Хосе. — А это у тебя, значит, костюм в свёртке?
— Костюм, рубашка и галстук. За галстук я ничего не платил, Родольфо дал мне его в подарок, как ценному клиенту.
— Покажешь?
После того как Карло Модесте стряхивает с шеи Хосе последние седые волоски, потом бреет его, умудрившись порезать всего один раз, да и то почти незаметно, потом опрыскивает его волосы и щёки одеколоном «Каса Реаль», сеньор Индульхенсио разворачивает свёрток и демонстрирует ему покупки.
— А ну-ка прикинь, хочу на тебе посмотреть, — говорит Карло.
— Волос насыплется, колоть будет, — возрожает Хосе. — А мне в нём ещё лежать и лежать.
— Прикинь, — настаивает цирюльник. — Я тебя чистой салфеткой оберну.
Даже белая в синюю полоску салфетка, наброшенная на голову и шею, не портит впечатления от пиджака и галстука, приложенного к груди. Сеньор Модесте оглядывает Хосе, одобрительно прицокивая языком.
— В таком только под венец идти, а не помирать, — выносит он свой вердикт.
Сеньор Индульхенсио не подаёт виду, что замечание цирюльника задело его. Что они все про венец да про венец! У человека торжественный день, он, можно сказать, последние часы проводит в этой «юдоли», у ног его уже золотится пыль последней дороги, уже ветерок, слетевший с гор по ту сторону мира, касается его лба, холодит, а им всё нипочём, толкуют про какую-то свадьбу.
Он молча снимает пиджак, аккуратно упаковывает его обратно в серебристую бумагу, оборачивает бечёвкой. С недовольным видом сунув в руку Карло традиционные пять пиастров, прощается сквозь зубы и выходит.
Только уже отойдя на двадцать шагов, понимает, что негоже так расставаться с человеком, которого и не увидишь больше никогда. В конце-то концов, ничего плохого Карло ему не сказал и не сделал; в конце концов, ему, как и любому другому, трудно понять тебя, стоящего на перекрёстке двух дорог. А тебе, стоящему на перекрёстке, на пороге смерти, следует быть чуть мудрее, чуть терпимей к недостаткам тех, кто остаётся по эту сторону, тебе следует быть чуть проще.
Застыдив себя окончательно, Хосе Индульхенсио вдруг останавливается посреди дороги (слава богу, улица пуста и никто, кроме Смерти, его не видит), поворачивается и идёт обратно. Смерть, досадливо вздохнув и чертыхаясь сквозь зубы, плетётся следом.
— Что? — встречает вопросом Карло Модесте, уже снова усевшийся на свою лавочку и готовый задремать. — Галстук забыл?
— Ничего не забыл, — бурчит Хосе. — Хотел сказать… Ты хороший цирюльник, Карло. Хоть ты и можешь иногда кровь пустить человеку, но рука у тебя лёгкая, мастер ты хоть куда.