— Определили пулю?
— Определили. Новый тип, называется «турбинка», такая штуковина, на катушку из-под ниток похожа.
— В магазине узнавали, кто покупал?
— Их привезли еще весной. Две коробки по пятьдесят штук. Коробку двенадцатого и коробку шестнадцатого калибра. Продали всего двадцать. Три человека взяли по пятку, а четвертый пяток разошелся по одной.
— И кто же покупал?
Зайцев ответил не сразу. Он выдержал паузу, затянулся сигаретой и только потом небрежно сказал:
— Первую пятерку купил Никитин, потом Стремовский, завклубом, третью пятерку — главный инженер завода Исаков. Остальные разобрали ребятишки для грузил на удочки.
— Ходили к этим двоим?
— У них пули оказались целыми. А купили они просто так, для интереса. Кого здесь у вас пулей стрелять? Они даже и не заряжали. К тому же ружья у них шестнадцатого калибра.
— А никитинские на месте?
— У Никитина мы не нашли ни одной. Кстати, пуля, которой он был убит, двенадцатого калибра. И ружье у него тоже двенадцатого. Кроме тех пяти пуль, которые купил он, двенадцатого больше никто не покупал. В коробке так и осталось сорок пять штук.
— Интересно… — сказал я и сел на диван. — И что же вы теперь думаете?
Дыбенко полол плечами, потом кивнул на Зайцева:
— Он думает, а я оформляю протоколы и сейчас спать пойду.
Зайцев ничего не ответил.
— Что-нибудь новое обнаружили?
— Ничего… никаких следов. Все чисто. Безупречная работа. А у тебя как?
— У меня сложнее, — сказал я и выложил на стол гильзу, завернутую в носовой платок. Потом рассказал все, что удалось узнать за это утро.
— Да… — внимательно выслушав меня, сказал Зайцев. С лица Дыбенко сошло сонное выражение. Он достал протокол допроса Афонина и протянул его мне.
— Нужно заниматься Егором, — сказал он растерянно. — Как же это могло быть?
— Надо немедленно проверить его ружье, — сказал Зайцев. — Дыбенко, подготовьте постановление на обыск. Совершенно напрасно, — сказал он, сурово сдвинув брови и обращаясь ко мне, — совершенно напрасно вы извлекли гильзу из колодца. Это следовало сделать при понятых во время обыска.
— Но если б я не извлек эту гильзу, у нас не было бы оснований для обыска, — невесело улыбнулся я.
— Вы должны были обнаружить ее и оставить на месте.
Я не стал ему возражать.
Егора мы так и не нашли. Вернее, я знал, где его искать, но сообщать об этом Зайцеву пока не стал.
Промолчал и Дыбенко. Обыск мы проводили в присутствии Наденьки, специально вызванной для этого с работы. Собственно, это был не обыск в обычном его понимании. Нас интересовало только ружье Власова.
В доме была идеальная чистота — дело рук Наденьки, только в закутке, где спал Егор, валялись окурки и пахло давно не мытой пепельницей и водочным перегаром с легким привкусом лука, любимейшей закуски Власова. Видимо, Надя еще не успела прибраться: спешила на работу.
Ружье висело над его кроватью. Оно действительно было ломаное-переломаное. Старая ижевская одностволка двенадцатого калибра. Я осторожно снял его с гвоздя и понюхал ствол. Из ствола пахло свежим порохом. Я достал носовые платки, осторожно переломил ствол и посмотрел на свет. Ничего особенного я там не увидел, потому что плохо разбираюсь в ружьях. Но из ствола совершено отчетливо пахло порохом.
Эксперты считали, что из этого ружья был произведен выстрел не далее чем вчера вечером.
Зайцев лично оформлял постановление об аресте Власова. Я еле уговорил его поручить это дело мне.
— Возьми с собой людей и оружие, — посоветовал Зайцев.
— Обязательно…
— Ну и дела… — сказал Дыбенко. — Вот уж никогда бы не подумал… Егорыч — убийца. Нет! Не верится.
Глава V
Водку в городе начинают продавать с одиннадцати часов. Я посмотрел на часы. Десять пятьдесят. Значит, остается еще десять минут. Можно успеть. «Стало быть, так, — размышлял я, — если его нет у гастронома на Первомайской площади, значит, он не утерпел и теперь сидит в чайной и пьет вермут. Нужно сразу бежать туда, пока он не дошел до утренней кондиции».
Мне повезло, я нашел Власова у гастронома на Первомайской. Он расположился на лавочке в окружении двух друзей по несчастью. Вид у них был самый плачевный. Руки тряслись, глаза воспалены и заплыли отекшими веками. Власов сидел, выставив свою деревянную ногу немного в сторону. Взгляд его был устремлен на столб с часами.
— Здравствуй, Егорыч, — сказал я сочувственно, — страдаешь?
— А… — Он повернул голову и сердито посмотрел на меня. — Моя милиция меня стережет, — ответил он вместо приветствия и снова уставился на часы.