Милая моя, хорошая! Чем бы тебя порадовать? Что тебе привезти из домашнего? Может быть, каймаку? Или из солки что-нибудь, чтобы запахло Вешенской, той неповторимостью, когда мы были здесь с тобой?
Сегодня у нас хмурится погода, а до этого стояло на редкость долгое, солнечное «бабье лето». Несмотря на разного рода неприятности, о которых я выше писала, я душой как- то окрепла, отдохнула… Сегодня падает снежок и тает, слякотно и неуютно. Деревья все голые, жалкие. Единственное удовольствие — чтение. Читаю очень много, т. к. ничем другим заниматься не могу. К сожалению, гулять приходится мало — много времени уходит на маму. А там, смотришь — уже темно…
К сожалению, не могу ни вязать, ни шить. Швейной машинки здесь нет, нитки для вязания взяла, но их оказалось мало, да и вообще больше нет и в продаже нет даже на рынке. Остается чтение, мой всегдашний утешитель.
Такие вот грустные мысли посещают, но я в такие минуты вспоминаю тебя, моя милая, родная, хорошая, мужественная, и мне просто становится стыдно, что я тебе всё это пишу. Имею ли я право на что-то жаловаться? Нет! Я просто знаю, что ты тоже обо мне думаешь, может быть, хочешь знать, как мне живется? Поэтому и пишу, словно говорю с тобой.
Мне так не хватает общения с тобой! Как хочется, чтобы все твои болячки оказались дурным сном! Как хочу встретить тебя, обнять, поцеловать!
Люсенька, родная, если бы я могла хоть чем-то, хоть немного тебе помочь, чем-то порадовать. Скажи, чем?
Мы с мамой крепко тебя обнимаем, целуем, желаем всего того, что ты сама себе желаешь!
Будь такой, как ты есть, а ты — человек редкостный, прекрасный! За это тебя любим верно и нежно.
Собираясь в больницу, Людмила Алексеевна позвала дочь и передала ей косыгинские рукописи, блокноты, документы:
— Забери, Танечка, это к себе.
Она знала, что ее мужу не до этих бумаг, а у Татьяны во всем порядок. Дочь сохранит.
«Уверена, что не существует людей, которые жили бы без какой-то своей внутренней, присущей именно им убежденности, — писала в своих воспоминаниях об отце Людмила Алексеевна. — Мне представляется, что Алексей Николаевич Косыгин в этом отношении был счастливым человеком, ибо он последовательно в течение всей жизни работал с полной и искренней верой в то, что его деятельность на любом уровне вливается в общее дело укрепления и процветания нашей страны».
Этими словами можно сказать и о дочери Алексея Николаевича и Клавдии Андреевны — Людмиле Алексеевне Косыгиной.
«СПОРЬ СО МНОЙ, ВОЗРАЖАЙ!»
Четвертого ноября 1978 года Алексей Николаевич Косыгин выступал с докладом на торжественном заседании, посвященном 61-й годовщине Октябрьской революции. Кремлевский дворец съездов, собравший чуть ли не всю союзную элиту, блистал золотыми звездами и бриллиантами. Престарелые вожди в президиуме героически боролись с дремой. Как было принято, в первых строках Косыгин отвесил ритуальный поклон Леониду Ильичу Брежневу, отметив его «выдающиеся заслуги в творческой разработке и в осуществлении всей нашей внутренней и внешней политики».
Пережидая аплодисменты, посмотрел в зал. Лица с трибуны различались плохо, но ему показалось, что он увидел, как чуть кивнула Люся: «Мы здесь, папа». Пришли Люся и Джерри, Татьяна и Алексей. Для них это не самый интересный вечер, но деда надо уважить.
Председатель Совета Министров СССР говорил о самом главном, что сделано в стране за годы советской власти: созданы высокоразвитый производственный потенциал, современный научно-технический потенциал, подготовлены собственные квалифицированные кадры; коренным образом изменилось положение страны в системе мировых хозяйственных связей; формируется новый, в корне отличный от буржуазного образ жизни.
Часовой доклад — приличная нагрузка и для тех, кто помоложе, а Косыгин приближался к 75. Но он держался молодцом, говорил, полагаясь на память, не часто заглядывая в текст, над которым так хорошо потрудился Игорь Простяков, новый помощник, со своей командой.
— Всей своей деятельностью, всем строем партийной жизни, стилем своей работы партия утверждает все новое и передовое, к чему идет и что воплощает в жизнь советское общество. Идеология партии, идеология рабочего класса стала идеологией всего народа…
Пройдет всего пять лет, и в 1983 году Юрий Владимирович Андропов, сменивший Брежнева, скажет, что мы не знаем общество, в котором живем. Как же так получилось? Почему это общество, вроде бы описанное, просвеченное, изученное со всех сторон, вдруг превратилось в некую терра инкогнита, неизвестную землю? Что такого скрывала в себе система, что было неизвестно даже человеку, который полтора десятка лет возглавлял КГБ и, конечно, знал все о скрытых процессах, которые могли взорвать общество? Ответ, думается, заключен в самих словах Андропова: мы не знаем. Кто эти мы? Полагаю, власть, система управления: политическая, государственная, экономическая. Отсюда политтрескотня, которая прикрывала реальные и все обостряющиеся проблемы.