А после этого в третий раз за два дня Алексей Николаевич крупно пишет: «Энергетика».
Затем еще одна запись, которая не может не обратить на себя внимание:
«1. Необходимо подготовить решение о покупке хлеба в период складывающейся наиболее выгодной конъюнктуры.
2. Использовать остатки средств для этой цели».
Как рассказывал мне помощник Косыгина Игорь Игнатьевич Простяков, ныне первый заместитель полпреда Президента РФ в Сибирском федеральном округе, хлеб и валюту Алексей Николаевич всегда держал под личным контролем.
Это видно и по другим записным книжкам. Вот одна из них, к сожалению, без даты.
«Хлеб (дать ответ по хлебу ГДР и Чех(ословакии)».
Через страницу: «Дать цифру хлеба ГДР и ЧССР. СЭВ. Хлеб. (Подчеркнуто Косыгиным. — В. А.)
Еще через страницу: «ХЛЕБ. Проверить баланс и какие возможности…»
…В феврале 1947 года Сталин собрал пленум ЦК ВКП(б). После страшной засухи 1946 года надо было решать, как спасти страну от голода. На улицах тогда развешивали бодрые плакаты — великий вождь вдохновенно глядит на зеленеющие посадки: «И засуху победим!» Победили, мол, немца, справимся и с засухой.
Но на сталинских пленумах, как правило, занимались делом. Кубань в 1946-м собрала 65 миллионов пудов хлеба (миллион тонн с довеском), могла бы собрать и больше, но — «край почти не получил тракторов и сельскохозяйственных машин, не получает и сейчас».
Выступал секретарь Курского обкома партии Доронин. Говорит о засухе, которая все выжгла, и что раньше люди бы по миру пошли. А вот сейчас…
«Достаточно было после решения усилить напряжение, поднять ответственность партийных организаций за дела в борьбе с засухой, как это сразу сказалось на результатах нашей работы…»
«А как с засыпкой семян?» — перебивает бодрячка Сталин.
«Доронин. С засыпкой семян дела обстоят следующим образом. Мы на момент отчета имели 224 тысячи центнеров, за это время мы засыпали еще 20 тысяч центнеров.
Голоса. А процентов?
Доронин. Двадцать семь…» И после коротенькой паузы сказал, как доставались те выжженные колоски: «Все яровые культуры мы даже не могли косить, мы их вытеребли руками» (РГАНИ, Ф.2. Оп.1. Д. 2. Л. 8–9).
Накануне этого пленума Алексей Николаевич Косыгин, оставаясь заместителем Председателя Совета Министров СССР (Сталина), был утвержден председателем Бюро по торговле и легкой промышленности при Совете Министров. Те первые два послевоенных года были, пожалуй, такими же трудными, как и военные. Правда, не приходили больше «похоронки» с войны. Но снова, как в двадцать первом, как в тридцать третьем, убивал голод. Человек, у которого украли карточки на хлеб, отняли только что полученный паек, был обречен. В сорок седьмом засуха, сухмень вновь охватила Поволжье, Украину, центральные области России, Восточную Европу…
Сталин распорядился помочь странам народной демократии. В Чехословакии в сорок седьмом году каждая вторая буханка хлеба выпекалась из советского зерна.
(Не забудем, правда, и о другом. В 1922 году, когда от голода вымирали Поволжье и Украина, Чехословакия приняла на себя «прокормление» 25 деревень — 15 тысяч населения в Самарской губернии и 25 тысяч на Украине. Два эшелона с продовольствием, одеждой и семенным материалом были отправлены исключительно на средства чехословацких легионеров. В Чехословакию из голодающих губерний России перевезли 600 детей. В Государственном центральном архиве Чешской Республики я листал списки с именами этих ребятишек — через несколько лет их, спасенных от голода, окрепших, отправляли домой.)
Того зерна, что «вытеребли руками», у нас не хватало даже на скудные карточки. Из областей, республик одна за другой шли шифровки о наступающем голоде. Не знаю, вспоминал ли Косыгин, читая эти документы, о спасенном им в блокаду ленинградском мальчике, но то, что он заново переживал ленинградскую трагедию, бесспорно. Нет, нельзя, чтоб это повторилось.
«Алексей Николаевич пригласил стенографистку, — вспоминает А. Болдырев, — продиктовал короткую записку Сталину, подписал ее и, договорившись о приеме, отправился к нему, захватив телеграммы.
Воспользовавшись его отсутствием, я вошел в кабинет и стал раскладывать на столе материалы для предстоящего заседания. Неожиданно быстро возвратился Косыгин. Лицо его было покрыто красными пятнами, руки дрожали. Бросив на стол свою записку и пачку телеграмм, Алексей Николаевич резко, с неожиданной откровенностью произнес: