Торжества удались. Широкую грудь Леонида Ильича украсил еще один орден — на этот раз Октябрьской Революции, второй по счету. А сколько всего собрал он орденов и медалей, не знали даже партийные летописцы. Только в том, 1980 году дорогого Ильича осчастливили своей высшей наградой братья-эфиопы, коммерсанты порадовали международной премией «Золотой Меркурий», а превзошли всех инженеры человеческих душ. Писатели присудили коллеге Брежневу Ленинскую премию по литературе за книги «Малая Земля», «Возрождение» и «Целина». Сочинили их журналисты с хорошими перьями, рассказали о больших этапах в истории страны, о многих людях, достойных признания за свой подвиг в годы войны, за свой труд, но, но…
«Можно смело сказать, что по популярности, по влиянию на читательские массы, на их сознание книги Леонида Ильича не имеют себе равных», — вещал, вручая литератору престижную награду, председатель Комитета по Ленинским и Государственным премиям СССР в области литературы, искусства и архитектуры писатель Георгий Мокеевич Марков. Леонид Ильич, поблагодарив за высокую награду, скромно заметил: «Данная премия — литературная. Я, как вы знаете, не литератор, а партработник…» А партработнику положено, мол, выступать в печати, он всегда готов. И принял награду за книги, написанные чужими перьями. Случайно или нет, но отчеты об этом эпохальном событии появились в газетах ПЕРВОГО апреля.
Тот веселый день, День смеха остался далеко позади.
День рождения Брежнева — 19-го, но кремлевские поздравления, вопреки старому русскому обычаю, прошли накануне, 18-го. Михаил Андреевич Суслов вновь оказался впереди, как на юбилее Хрущева. Сказал, что этот праздник — общий для всех нас, многих миллионов людей в нашей стране и за рубежом…
Никто из них не позвонил в тот день дочери Косыгина, внуку и внучке. И только 22 декабря, когда шло официальное прощание, «руководители Коммунистической партии и Советского государства выразили родным и близким А. Н. Косыгина глубокие соболезнования».
Для прощания с Алексеем Николаевичем выделили четыре часа. И — просчитались. К Центральному Дому Советской Армии шли и шли десятки тысяч людей. Истекло отведенное время, по очереди, которая от площади Коммуны уходила к Самотеке, пронеслось: закрывают! Но когда зашумели возмущенные голоса, в ЦК решили не злить народ. Печальный ритуал продолжили…
Тихонов поправил урну и отошел с чувством исполненного долга. О чем он думал в эти минуты? Сожалел ли, что за все время болезни Косыгина не заехал к нему в больницу, поскупился на два-три добрых слова на сессии Верховного Совета, когда освобождали Косыгина от должности и утверждали его, Тихонова, не ответил на записку с поздравлениями, не позвонил? «Впрочем, как звонить! — утешил себя Тихонов. — Не по городскому же телефону».
Сразу после отставки у Косыгина в больнице сняли охрану, отобрали служебный ЗИЛ, отрезали правительственную связь.
…В один из декабрьских дней Анатолия Сергеевича Болдырева, министра промышленности строительных материалов РСФСР, на пороге приемной встретила секретарша. Удивленно сказала: только что по городскому телефону — она выделила эти слова — звонил Алексей Николаевич, оставил номер…
«Я вошел в кабинет и сразу же набрал номер, — вспоминает А С. Болдырев. — Трубку взял Алексей Николаевич, поздоровался, сказал, что находится в больнице — забарахлило сердце… Часа через два я уже был у него в больнице на Мичуринском проспекте.
Тогда я еще не знал, что Алексей Николаевич освобожден от работы и всех должностей, и у меня было много недоуменных вопросов: почему у Косыгина сняли «вертушку», почему такое равнодушие проявляют к его болезни члены Политбюро и Президиума Совета Министров, почему перестали присылать ему закрытые материалы, в том числе так называемый белый ТАСС? Все это я хотел выяснить, однако по ходу беседы понял, что спрашивать об этом не следует.
Алексей Николаевич говорил о непростых взаимоотношениях, сложившихся у него в последние годы с руководителями страны, потере у них интереса к реформе, о том, что важные для страны решения принимаются теперь без совета с ним. В палату несколько раз заглядывал врач и, как мне показалось, проявлял некоторое беспокойство.