«1937 год отошел в историю, — писала первого января 38-го газета «Ленинградская правда». — С любовью и гордостью будет вспоминать о нем советский гражданин». Не знаю, случайная это оговорка с гражданином в единственном числе (оставалось добавить: Ежов) или в этой фразе намеренно не нашлось места для «граждан», которые оплакивали своих погибших. Будет ли другим 38-й?
19 января Верховный Совет СССР утвердил новое правительство. В списке, который газеты опубликовали на следующий день, 29 имен. Многие из них скоро окажутся в других, расстрельных списках: Чубарь, Косиор, Ежов, Каганович (не Лазарь, а его брат, Михаил Моисеевич, нарком оборонной промышленности), Эйхе…
Свои высшие курсы Косыгин, Устинов, Ломако, Ванников проходили в сталинском Совнаркоме, в сумасшедшей, до полного изнеможения работе, готовые к любому исходу. У кого-то хватило сил только пережить войну, как, например, у наркома угольной промышленности Вахрушева.
Николаю Константиновичу Байбакову врезался в память такой эпизод. Однажды — это было во время войны — два топливных наркома, он сам (нефть) и Вахрушев (уголь) докладывали председателю Госплана о проблемах отраслей. Слово за слово и, вспылив, Вахрушев и Вознесенский вдруг схватились за грудки. «Требуешь угля, а денег не даешь!» — кричал один. Нечто в таком же духе отвечал другой.
Вахрушев с его горячим сердцем прожил после войны только два года — умер в сорок пять. Пожалуй, первым из плеяды тех, кого называли «сталинскими наркомами», ушел из жизни он. Только на сорок семь лет хватило наркома тяжелого машиностроения СССР, министра станкостроения, зампреда Совета Министров СССР Александра Илларионовича Ефремова. Арест по навету едва не оборвал жизнь Бориса Львовича Ванникова, наркома вооружений, первого в стране трижды Героя Социалистического Труда. Он был одним «из лучших друзей Алексея Николаевича и всей нашей семьи», замечал Гвишиани.
История Ванникова в свое время была широко известна. Его, наркома вооружений, арестовали незадолго до войны. Когда грянула война, он отправил Сталину письмо, в котором высказал свои предложения о передислокации предприятий оборонной промышленности. Письмо дошло до адресата.
Как рассказывал сам Ванников, его неожиданно переодели, привели в более или менее приличный вид и вывезли из тюрьмы, ничего не объяснив. Он был готов ко всему — к новым допросам, даже к расстрелу, хотя никогда не признавал за собой никакой вины. Однако его доставили в Кремль, в приемную Сталина. Никто из больших начальников, дожидавшихся там приема, «не узнал» наркома и не поздоровался с ним. Сталин проговорил с ним около сорока минут с глазу на глаз, предложив считать все прошедшее «досадным недоразумением и немедленно приступить к работе».
Ванников вышел из кабинета Сталина наркомом, и тут-то его все узнали. Сам Борис Львович Ванников был убежден, что в его злоключениях виноват не Сталин, а его гнусное окружение. Вождь же, напротив, во всем разобрался и восстановил справедливость. Весьма типичная точка зрения.
О деловых качествах этих людей Косыгин мог судить и судил не с чужих слов, а по личным впечатлениям. Конечно же, он присматривался к ним, многому учился. Однажды он попросил Молотова «оказать содействие в переговорах с Наркоматом путей сообщения». По свидетельству Михаила Сергеевича Смиртюкова, Молотов, подойдя к Косыгину, спросил, кто он такой и какую должность занимает. «Косыгин ответил, как говорится, по всей форме. Тогда Вячеслав Михайлович сказал ему:
— Вы для того и нарком, чтобы самому выполнять свои обязанности. А я у вас толкачом не намерен быть.
После этого протянул Косыгину руку и попрощался с ним».
Как потом Косыгин рассказывал Смиртюкову, многолетнему управляющему делами Совмина СССР, он вышел от Молотова недовольным. Но скоро понял, что Молотов был прав.
Сколько воды утекло с тех пор! Сколько перемен обозначилось лишь за четыре месяца жизни без Сталина! Какие разломы последуют за ними? Попытаемся посмотреть на те события глазами Косыгина.