– Я номера держу в Замоскворечье, в Кадашах, а прозваньем Черепанов Илья, - пытаясь соблюсти достоинство сообщил посетитель. - А прибыл сам к вашей милости, не человека за полицией послал, потому, что дело, сдается мне, шума не терпит… такое вот дело…
И показал глазами на Матвея.
– Это наш полицейский доктор, - объяснил Архаров. - Служит тут. Говорите, сударь.
Узнав о том, что он служит, да еще в полиции, Матвей невольно приоткрыл рот. И тут же захлопнул.
– Мы, Черепановы, держим номера еще с большого пожара.
Больших пожаров на Москве было не счесть, может статься, Черепанов имел в виду тридцать седьмой год, когда от упавшей перед образом свечки порядочно выгорели и Кремль, и Китай-город, и Белый город; может статься, сорок шестой - тогда и на Пречистенке двадцать два дома и три церкви сгорело.
– У нас всякая публика останавливается, и купцы, и духовное звание. А такого, чтобы титулованное лицо - врать не стану, еще не было.
– Что за лицо?
– Сказалось гвардии офицером… - как-то смущенно отвечал содержатель номеров. - Насчет прозвания они просили не беспокоиться…
– Стало быть, пустил ты человека, - сразу избавившись от уважительного тона, перебил Архаров, - беспаспортного, неведомо откуда, какого-то мазурика!…
И замолчал. По глазам Черепанова прочитал, что не до выговоров сейчас.
А тут и Матвей вступился.
– Да что ты, Николаша, буянишь? Вот как раз клевые мазы и шуры и ходят все с паспортами! С новешенькими! Мало ли паспортных бланков из Сенатской типографии крадут! Да мешками!
– Он точно гвардеец, - сказал Черепанов. - Денщик при нем, сейчас у меня сидит под замком, злой, то ревет, как теленок без мамки, то рычит, как цепной пес. А он сам, прости Господи, пулю себе в рот пустил. Затылок разнесло, личико…
Тут Черепанов сглотнул сбитый судорогой в горле ком, но легче ему не стало - лицо застрелившегося гвардейца, видать, как возникло перед глазами, так и не уходило…
– … личико почти цело… кровь в подушку ушла…
– Господи-Иисусе! - с неподдельным ужасом воскликнул Устин.
Архаров тяжко задумался.
Самоубийцы на Москве попадались редко. Народ все больше православный, что такое смертный грех - понимает. Чтобы гвардеец - и вдруг застрелился? Такого быть не должно. Однако Черепанов не врет - выстрел в рот имел место. Гвардеец - значит, узнав про беду, может встрепенуться высокопоставленная родня…
– Что же, поедем смотреть твоего грешника, - решил Архаров. - Но с чего ты взял, будто это дело надобно сохранять в тайне?
– А вел он себя диковинно. Прожил недели две - то не ночует, на рассвете явится, то кого-то у себя тайно принимает, так и смотрит, чтобы ни с кем тот человек не встретился. Сперва, как приехал, довольный был, веселый, в последние дни - будто заживо в аду оказался. Носился где-то, весь почернел. И от хорошей жизни такого не сотворишь, прости, Господи, его душу грешную…
– Хорошо, ступай, подожди там, я тебя в своей карете довезу, - подумав, решил Архаров. - Устин! Сыщи Федора. Скажи - со мной поедет!
Федька сыскался в обществе Левушки - сидели в уголке, обсуждали вчерашнее. Вдвоем и пришли к Архарову, который сцепился спорить с Матвеем: Архаров утверждал, что нет такой причины, от которой себя жизни можно лишить, не сотворил ее Бог, Матвей же почему-то взялся возражать: коли человек так болен, что уже сам себе в тягость, и ближние от него намучались, так ведь разумно будет их от себя освободить. Архаров назвал приятеля нехристем, тот еще как-то отругнулся, и оба были страшно довольны, что есть кому прервать такую милую беседу.
– Матвей Ильич! - закричал с порога Левушка. И тут же полез обниматься.
– Уймись, уймись, - попросил Архаров. - Не до нежностей.
– А что это у тебя, сударь мой? - спросил Матвей, тыча пальцем в металлический ободок миниатюры, что так и висела на Левушкиной шее. - Невестой обзавелся?
– Какая там невеста! Из дому сбежала, архаровцы ее ищут. А я думаю, давно она в Петербурге, может, уже и замуж выскочить успела, такие красавицы в девках не засиживаются, - Левушка потянул ленту, вытащил портрет и показал Матвею.
– Ну, я тебе как доктор скажу, коли мазилка не соврал… В девках-то, может, и не засиживаются, да и на земле не заживаются. Легочная болезнь у твоей красавицы. С того такая тощенькая да румяная. Первая же простуда ее надолго уложит.
Федька невольно прислушался.
Легочная болезнь… не к ночи будь помянута!…
Он вдруг затосковал. Не может умереть такая красавица! Не должна! Сам бы за нее костьми лег! И это было бы даже справедливо - он, Федька, уже много бед натворил, ему и пострадать полезно, а ей-то за что?…
Архарову, пока Матвей дулся, а Федька душой на тот свет вместо Вареньки Пуховой просился, доложили, что карета подана.
– А ты, Матвей, возьми-ка накладные зубы и поузнавай по докторам, чья работа, - попросил Архаров.
– Я тебе и сам скажу, что нездешняя. Разве в Петербурге такое мастерят. И то вряд ли.
– Поспрошай, поспрошай!
– Да куда я потащусь - такой? - пробовал было отнекаться Матвей.
– Куда? Сперва с нами поедешь, - решил Архаров. - Докопаться надо - точно ли этот грешник сам себе в рот выстрелил, может, злодеяние.
Левушка, кстати, не имел намерения ехать смотреть на самоубийцу. Федька - тот получил приказ вместе с начальством производить дознание. Левушка приказов не получал - он не был подчиненным Архарова. Да и Матвей до сего дня - тоже, а только иногда выполнял просьбы. Но как-то так образовалось, что в карету они вколотились целой компанией - на заднем сидении Архаров с Левушкой, на переднем Матвей с очень смущенным Черепановым, там же примостился Федька - дождь лил, как из ведра, и сажать его к Сеньке на козлы Архаров не пожелал - у Сеньки для таких случаев епанча чуть ли не просмоленная, выдержит всемирный потоп, а Федька - в одном мундирчике…
Поехали в Замоскворечье. Не езда - горе: дождь лил с утра, улицы поплыли, в иных местах колеса вязли чуть не по ступицу. Это было вечное московское недоразумение - и старожилы охотно показывали места, где прошлой осенью соседская свинья в луже утонула.
Номера оказались не так уж далеко, за Воскресенским храмом, поблизости от старого Кадашевского монетного двора, и Матвей пошутил: знал Черепанов, где селиться.
Черепанов повел наверх, в коридор, куда выходили двери, числом более десяти. У одной сидела на корточках девка, что-то шила.
– Поди, Анютка, - сказал Черепанов. - Вели хозяйке на стол накрыть.
Он большим ключом отпер дверь - и Архаров, войдя, даже не сразу увидел тело, оно лежало на постели и было загорожено стулом.
– Извольте, - сказал дрогнувшим голосом Черепанов.
– Это ты его уложил? - спросил Архаров.
– Он сам лег. Готовился, значит. Ваше сиятельство, я его не убивал…
– Знаю, что не убивал. Ну, с Божьей помощью…
Архаров шагнул к постели, отодвинул стул, на котором висел простой черный кафтан, нагнулся… и выпрямился.
– Тучков, - позвал он. - Или я совсем с ума сбрел, или…
Не успел он договорить, любознательный Левушка оказался рядом, посмотрел - и ахнул, и прикрыл рот ладонью, и откачнулся назад.
– Что за притча? - удивился Матвей, отстранил Левушку, глянул - и неожиданно для всех широко перекрестился.
– Господи, да что же это делается? - спросил он. - Я же с ним на той неделе штофчик распил…
– Ты знал, что он в Москве? Знал? И не сказал? - напустился на Матвея Архаров.
– Да в чем дело-то? Я-то тут при чем?
Тут Архаров понял, что Матвей действительно ни при чем, и повернулся к Федьке.
– Федя, это знаешь кто? Это ее императорского величества гвардии Измайловского полка поручик Фомин… Помнишь? Тогда, осенью…
– Записка, - вдруг сказал Левушка. - На столе. Можно, я возьму?…
Левушке случалось видеть и убитых, и умерших от чумы, и раненых его же собственной шпагой. Самоубийцу он видел впервые, и зрелище смерти, добровольно избранной, ему оказалось не под силу - он растерялся и очень хотел оказаться где-нибудь подальше. Хуже того - он испытал совершенно беспричинный страх. И ему было необходимо, чтобы Архаров что-то стал делать и заставил трудиться всех. Тогда на душе несколько полегчает - выполнение приказов очень этому способствует.