– Синьора Паулатим! Оттавия! Я…
Тем временем счетные машины по-прежнему выбивают шестьдесят чисел в минуту.
– Всего доброго, коммендаторе Паулатим!
– Всего доброго!
Пресс по-прежнему штампует тысячу семьсот компрессов в час.
– Всего доброго, коммендаторе Паулатим!
– Всего доброго!
Пакеты с готовыми трубочками по-прежнему пакуются по триста пятьдесят штук ежечасно.
– Всего доброго, коммендаторе Паулатим!
– Всего доброго!
Пакеты, заклеенные этикетками, по-прежнему скачут по воздуху до ящиков в упаковочном цехе.
– Хоп! Всего доброго, коммендаторе Паулатим!
– Всего доброго!
Крышки ящиков по-прежнему заколачиваются ударами молотков.
– Пам! Пам! Пам!
– Всего доброго!
Грузовики наполняются ящиками.
– Всего доброго, коммендаторе Паулатим.
– Мою машину, быстро!
– Куда прикажете, коммендаторе Паулатим?
– Домой!
Все светофоры красные. Они вспыхивают красным один за другим.
Ворота «Виллы Оттавия» не успевают вовремя распахнуться.
– Доброе утро, коммендаторе Паулатим!
– Доброе утро!
Струя из шланга рассыпает блестки по зелени газона.
– Доброе утро, коммендаторе Паулатим!
– Доброе утро!
Выбивалки поднимают облака пыли.
– Доброе утро, коммендаторе Паулатим!
– Доброе утро!
Стол уже накрыт.
– Доброе утро, коммендаторе Паулатим!
– Доброе утро!
На лестнице опилки высушивают мрамор.
– Доброе утро, коммендаторе Паулатим!
– Доброе утро!
Ящик тумбочки синьоры открыт. Не видно маленького револьвера с рукояткой из слоновой кости. В ящике другой тумбочки лежит большой маузер. Большой маузер перебирается в карман пиджака. Вынимается из кармана пиджака. Возвращается в ящик. Снова скрывается в кармане. Из другой комнаты не слышно рояля, хотя в этот час у маленького Джанфранко должен быть урок музыки. Слышно какое-то непонятное шушуканье. Непонятное шушуканье.
– А! Оттавия! Ты! Как ты можешь!
Руки учителя, внезапно разомкнувшие объятия, падают локтями на клавиатуру: «Блям!»
Порыв ветра от захлопнутой двери срывает с пюпитра ноты и разносит их по всей комнате.
На улице выбивалки все еще прыгают по коврам.
– Всего доброго, коммендаторе Паулатим!
– Всего доброго!
Грабли уже стерли следы протекторов.
– Всего доброго, коммендаторе Паулатим!
– Всего доброго!
По милости слишком усердного шланга газон наполовину затоплен.
– Всего доброго, коммендаторе Паулатим!
– Всего доброго!
В самом дальнем углу сада огромная вольера с кондиционированным воздухом полна тропических птиц. Колибри с хвостами, переливающимися всеми цветами радуги, голубые фазаны, пестрые африканские куропатки пробуждаются от своего оцепенения, недовольно вытягивают шеи, распускают крылья, топорщат перья и принимаются пищать, свиристеть, чирикать.
Пыль, поднятая выбивалками, снова садится на ковры.
– Всего доброго, синьора Паулатим!
– Всего доброго!
Грабли запираются в будке.
– Всего доброго, синьора Паулатим!
– Всего доброго!
Шланг лежит, свернувшись, будто змея, впавшая в спячку.
– Всего доброго, синьора Паулатим!
– Всего доброго!
В самом дальнем углу сада вольера с коллекцией птиц тропических стран. Туканы с огромными оранжевыми клювами и птицы-лиры с воздушными хвостами хлопают крыльями и кричат от удивления: в столь необычный час к ним никогда не заглядывают гости.
А пресс по-прежнему штампует компрессы, пакеты с этикеткой «Паулатим» по-прежнему наполняют ящики, ящики по-прежнему набиваются в грузовики.
Коммендаторе Паулатим подносит ствол большого маузера к виску, перечеркнутому пластмассовой дужкой очков. Райские птицы, какаду, колибри замирают в молчании.
Синьора Паулатим вытаскивает из сумочки маленький револьвер с рукояткой из слоновой кости.
– Коррадо, посмей только застрелиться – убью!
Рука коммендаторе Паулатим, сжимающая большой маузер, медленно скользит вдоль шва на брюках.
Стрелки продолжают трепетать в банках манометров, пишущие машинки выбивают: «В ответ на Ваш запрос…», ковры убираются с террасы, пакеты скачут: «Хоп! Хоп!», белая ливрея сменяется полосатой, бело-красной.
Синьора Паулатим подносит дуло маленького револьвера с ручкой из слоновой кости к виску, украшенному медно-красным локоном. Пересмешники и удоды замолкают.
Поднимается тяжелый маузер, зажатый в руке коммендаторе Паулатим.
– Оттавия, посмей только застрелиться – убью!
Револьвер с ручкой из слоновой кости медленно скользит по складкам меховой накидки.
Маленький Джанфранко играет в мяч с дочерью садовника. Мяч откатывается к самой вольере.
– Ой, смотри, там папа и мама!
– Что они делают?
– У них дуэль. Они стреляются на дуэли.
– Сейчас они будут стрелять, да? Скажи, они будут стрелять?
– Нет, очень близко подошли друг к другу.
Оба револьвера падают на гравий.
– Что же, они обнимаются? Почему уходят?
– Давай возьмем пистолеты.
– Давай.
– Во что играем?
– В маленьких преступников.
– Давай.
Птицы хлопают индиговыми и изумрудными крыльями по стеклам вольеры с кондиционированным воздухом и испускают оглушительные трели. Ребята направляют на них револьверы и начинают скакать, изображая воинственный танец краснокожих.
– Понедельник, воскресенье, малолетних преступленья. Вторник, пятница, четверг, папа, мама, руки вверх!
– Стрельба в лет! Стреляем в лет!
– Давай.
Джанфранко открывает стеклянные дверцы вольеры. Секунду птицы сидят неподвижно, не понимая, что произошло.
– Кыш! Кыш!
Разноцветная стая серебристых фазанов, водяных курочек и голубых попугайчиков вырывается на волю. Сбившись вместе, взмывают они в небо. Ребята нажимают на курки, стреляют. Стая шире разлетается в воздухе, но ни одна птица не падает. Лишь несколько красных, зеленых и пестреньких перышек, кружась, опускаются на землю. А ребята все стреляют, стреляют, пока не кончается обойма. Но стая уже далеко.
Гудок возвещает обеденный перерыв. Из служебных ворот «Фармацевтического производства Паулатим С. А.» выплескивается толпа велосипедов, мотопедов и мотоциклов. Они заполняют улицу и, сбившись в широкую плотную стаю, трогаются с места. Прихотливо петляя по небу, стайка птиц оказывается как раз над ними. Мелькают колесные спицы велосипедов, в такт им мелькают яркие птичьи перышки. Некоторое время они движутся вместе – серые и черные рабочие и разноцветное облачко птиц, парящее над их головами, словно облачко песни без слов и без мелодии, слетевшей с их губ, песни, которую они не умеют пропеть.
Из цикла «Трудные воспоминания»
Перевод А. Короткова
Человек среди полыни
По утрам, когда только-только забрезжит, видна Корсика. Она кажется нагруженным горами кораблем, плывущим над горизонтом. В какой-нибудь другой стране о ней создали бы легенды. А у нас – нет. Корсика – бедная страна, гораздо беднее нашей, никто туда не ездил, никто о ней не думал. Если утром видна Корсика – это значит жди ясной, безветренной погоды, значит не будет дождя.
В такое-то вот утро, на зорьке, мы с отцом взбирались по каменистому склону Колла Белла. С нами была собака, которую мы вели на цепи. Отец закутал себе грудь и спину шарфами, поверх шарфов напялил какие-то накидки, охотничьи тужурки, жилетки, нацепил сумки, патронташи, а поверх всей этой амуниции торчала его белая козлиная борода. На ногах у него были старые, покрытые царапинами кожаные краги. На мне была изрядно поношенная, тесная курточка, со слишком короткими рукавами и такая кургузая, что едва доходила мне до поясницы, и столь же ветхие и куцые штаны. Я шел таким же, как отец, широким шагом, но в отличие от него глубоко засунул руки в карманы и втянул в плечи длинную шею. При нас были старые охотничьи ружья довольно хорошей работы, но запущенные и шершавые от ржавчины. За нами плелся спаньель с длинными, до самой земли, ушами и короткой шерстью, которая на бедрах свалялась, а местами совсем вылезла. Пса волокли на здоровенной цепи, больше подходившей для медведя.