печальной новостью, - Этот засранец любит пожрать. Но и к обеду кот не объявился. Не прибежал он и на ужин, хотя выбравшийся из своего убежища Мердок зажарил немножко бекона, и аромат мяса наполнил пустующую забегаловку. - Значит такова судьба, - отставной моряк печально вздохнул и обнял расплакавшуюся Мэри-Бэтт. Вскоре зима отступила, оставив после себя засыпанные снегом опустевшие улочки. Вслед за ней, согрев замерзший город просыпающимся после длительной спячки солнцем, и залив его проливными дождями, пролетела весна. Летом стало немного полегче - кризис затих, позволив рабочему люду поднять головы и с надеждой взглянуть в будущее. Но это был лишь краткий миг покоя перед настоящим ураганом, который обрушился на узкие улочки с первыми осенними дождями. Чтобы удержать на плаву своё детище, Мердок связался с мафией, и “Сытую свинью” заполонили воры, убийцы и проститутки. Сам же кок занырнул в бутылку с головой, приходя в себя только для того, чтобы поколотить несчастную Мэри-Бэтт за не вовремя поданный обед или за маленькое пятнышко на барной стойке. Сама же девушка связалась с сладкоголосым молодым вором по прозвищу Лютик, который на проверку оказался жестоким и безнравственным тираном. “Сытая свинья” все глубже и глубже погружалась в преступное болото, без всякой надежды на спасение. Однажды, когда мороз лютовал так сильно, что даже шумные посетители заведения, молча потягивали подогретый виски, в зал вошел представительный мужчина, в дорогом итальянском костюме и маленьких круглых очках на вздернутом носу. В руках он сжимал небольшой портфель, обшитый выделанной кожей высшего качества. Его появление сразу привлекло к себе внимание множества вороватых глаз, но семеро амбалов, что протиснулись в дверной проем следом за гостем, немного притупили разгоревшийся интерес. Окружив мужчину и грозно поглядывая своими крошечными озлобленными глазками на посетителей, амбалы проложили гостю путь до стойки, за которой усталая Мэри наливала очередную порцию пива. - Добрый день, мэм, - гость учтиво склонил голову, - Могу я переговорить с хозяином этого заведения. - Вряд ли, сэр, - ответила Мэри-Бэтт, искоса рассматривая нового посетителя, - Он уже два часа не выходил из своего кабинета, а значит упился до бессознательности. Мужчина задумчиво почесал гладко выбритый подбородок и оглядел зал. - Вы совершенно уверены, что у меня нет никакой возможности переговорить с господином Льюисом Мэрдоком? - спросил он, поймав на себе тяжелый взгляд одного и постоянных посетителей “Сытой свиньи”. - Да скорее пекло замерзнет, чем эта скотина протрезвеет, - мрачно пробормотала девушка, ставя бокалы на поднос, - Если у вас есть к нему дело, то можете подождать за одним из столиков, только не мешайте мне работать. Мужчина некоторое время задумчиво разглядывал кожаную ручку своего дорогого портфеля, а затем что-то коротко приказал своим дуболомам. Плечи здоровенных детин сомкнулись, образовав неприступную стену между притихшим отребьем и стойкой. - Моё имя Бенжамин Квартовски из юридического агентства “Бренк и Квартовски”, - представился гость, положив портфель перед девушкой, - Я представляю интересы клиента, который пожелал остаться не названным. Согласно его воли я могу я должен обратиться к Льюису Мердоку или Мэри-Бэтт Стоун в заведении “Сытая свинья”, 132 Муди-Авеню, Чикаго, Иллинойс. Вы - Мэри-Бэтт? Девушка кивнула, отставив поднос с кружками в сторону. - Отлично! - обрадовался Бенжамин и поспешно открыл портфель, достав оттуда лист бумаги, испещренный мелкими печатными буквами, и тяжелый, плотно перевязанный белой бечёвкой сверток, - Клиент просил передать вам, или господину Мэрдоку, этот сверток. Распишитесь пожалуйста в получении вот тут и тут. Девушка взяла учтиво предложенную гостем перьевую ручку и вывела свою незамысловатую подпись на листе в указанных местах. - Благодарю вас! - Бенжамин явно испытывал облегчение, расставаясь со свертком. - Рекомендую вам спрятать это, покуда господин Мэрдок не придет в себя. Всего вам хорошего, мэм. Он вновь учтиво поклонился и свистнул своим амбалам. Дуболомы вновь проторили путь сквозь возмущающихся посетителей и вывели гостя из забегаловки. Девушка поспешно спрятала сверток в тайный ящичек, что Мэрдок встроил в стойку еще при открытии “Свиньи”, и побежала разносить пиво. Той же ночью, когда Лютик, вдоволь надругавшись над Мэри, громко захрапел, девушка спустилась в зал, достала загадочный сверток и задумчиво взвесила его в руках. Он был тяжелее, чем казалось на первый взгляд, около девяти фунтов. Аккуратно положив сверток на барную стойку, Мэри-Бэтт достала нож, которым нарезала лимоны, и перерезала бечёвку, высвобождая содержимое - четыре аккуратных слитка, которые тускло блестели золотом в неярком свете газовой лампы. По верх слитков лежал конверт, запечатанный сургучом. Аккуратно поддев печать кончиком ножа бурую печать, девушка вскрыла конверт и достала от-туда лист из дорогой, плотной белой бумаги, с одной единственной строчкой, выведенной каллиграфическим шрифтом: “Пусть это золото поддержит “Сытую свинью” до моего возвращения”. Мэри некоторое время смотрела на четыре толстеньких слитка, покусывая нижнюю губу. Быть может, в те мгновения в ней боролись противоречивые эмоции, роился целый хоровод мыслей и честность, побитая тяжестью жизни, вела неравный бой с искушениями. Так или иначе, утром в "Сытой свинье" не было ни Мэри-Бэтт, ни таинственного золота. Через два месяца, внезапно разгоревшийся пожар, поглотил забегаловку вместе с отставным моряком и парой десятков посетителей. Через два года уже почти никто и не помнил, что на в старой обгоревшей развалине на Муди-Авеню когда-то было заведение с названием “Сытая свинья” и яркой неоновой вывеской. Через семь лет развалины были снесены, чтобы освободить место для нового многоэтажного здания. Впрочем, через 6 месяцев строительство было приостановлено по причине нехватки денег, а спустя еще полгода и вовсе заброшено. После трех лет и трех несчастных случаев, что так любят происходить с детьми на заброшенных стройках, всю территорию обнесли трехметровым забором с угрожающими плакатами “Смертельно опасно!” и “Осторожно! Возможен обвал!”. Теплым летним вечером, когда солнечные лучи, прощаясь, гладили крыши домов, к этому забору подошел старый кот. Его обвисшая полосатая шкура лезла клочьями шерсти, а бледно-зеленые глаза были затянуты катарактой. Подойдя к деревянной преграде, он принюхался, раздувая ноздри своего, разделенного шрамом носа, и громко мяукнул. Поведя единственным здоровым ухом, второе было порвано и безвольно лежало на косматой макушке, но не дождавшись ответа на свой призыв, кот угрюмо заворчал и улёгся на нагревшийся за день асфальт. Он пролежал так всю ночь, а с первыми лучами солнца вновь огласил окрестности своим хриплым мяу. Просыпающийся город ответил ему шумом машин и чьей-то далекой руганью. Встряхнув обросшей головой, кот обошел забор вокруг и вернулся на прежнее место, вновь воззвав к городу, и вновь не получив ответа. Так продолжалось день за днем, снова и снова. Кот просыпался, звал, совершал круг, вновь звал и вновь засыпал на одном и том же месте. Люди, что жили в соседних домах, поначалу удивлялись странному коту, но вскоре привыкли и стали его подкармливать. Кто-то из особенно добросердечных даже пытался забрать полосатого часового домой, но кот не давался в руки. Другие добряки натащили ему старых тряпок и пустых картонных коробок, устроив старику вполне удобное лежбище, защищенное от дождей и ветров. Прошло лето, а за ней и осень. Кот всё так же сидел у забора, раз в день совершая обход и вновь возвращаясь на то-же место. И, хотя, с наступлением зимних холодов его голос ослабел, а глаза совсем перестали видеть, он упорно продолжал звать кого-то. И не было в его зове грусти или отчаянья, только немного обиды. Постепенно старость стала одолевать полосатого стража. Все реже покидал он своё убежище для обхода и все чаще спал, свернувшись в пушистый комок. И, в одно морозное утро, собирающиеся на работу жители узкой улочки не услышали привычное хриплое мяу. Кто-то спустился и заглянул в картонный домик, кто-то забрал безжизненное мохнатое тельце, кто-то убрал коробки. Еще долго, проходя мимо высокого забора, люди с приятной грустью вспоминали мохнатого часового. И, хотя никто не знал, к кому обращал старый кот свой мяв, но его помнили гораздо дольше, чем всех обитателей “Сытой свиньи” вместе взятых.