— Подожди минутку! — сказал он иностранцу.
Канадец не возражал, он молча следил за Иваном Осиповичем, который уже направлялся к фонтану.
Иван Осипович нагнулся и запустил обе ладони в фонтанный бассейн. Пополоскав руки, профессор тщательно промыл водой шею и, несколько раз зачерпнув воду, методично начал поливать голову. Вода в ладонях профессора почти не задерживалась, поэтому, для лучшего эффекта, процедуру эту ему пришлось проделать несколько раз. Наконец, наплескавшись в фонтане вволю, Иван Осипович вернулся на скамейку.
Канадец, очевидно, с нетерпением ждал возвращения своего русского приятеля. Несмотря на вынужденный перерыв, Глен крепко удерживал нить понравившегося ему разговора.
Не успел Иван Осипович как следует усесться на скамейку, как канадец, подняв вверх длинный указательный палец левой руки, многозначительно произнёс:
— Эрмитаж! Мне очень нравится Эрмитаж.
— Ну, конечно, — с энтузиазмом поддержал реплику взбодрённый и освежённый водами фонтана профессор. — Это настоящее сокровище!
Он явно собрался продолжить свою мысль, но Глен опередил его:
— Часы «Павлин», такие красивые! — произнёс он пафосно и вопросительно посмотрел на профессора.
— Да. Да, — сказал профессор, вспоминая слишком громоздкие, на его взгляд, часы. В Эрмитаже Ивана Осиповича привлекала, в основном, живопись.
— А Рембрандт! — с энтузиазмом воскликнул профессор. Как тебе Рембрандт? Особенно, картина «Возвращение блудного сына»? А?
— Да-а-а, — протяжно произнес канадец. На самом деле он хорошо знал и любил творчество Рембрандта, а потому Глену и самому очень не терпелось порассуждать на эту тему. Но, к сожалению, ему так сильно захотелось пить, что пришлось наступить на горло собственной песне.
— Хотелось бы чего-нибудь холодного выпить! — без всякого перехода сказал он.
— Ну, пойдём, водички купим! — охотно предложил профессор, — тут рядом, меньше минуты ходьбы.
— Давай, — очень обрадовался канадец. — Жара просто нестерпимая!
Они почти одновременно встали и направились к ближайшему переносному прилавку. Прилавок, и в самом деле, находился настолько близко, что даже дорогу переходить не пришлось.
Несколько минут Иван Осипович и канадец сосредоточенно смотрели на витрину прилавка, пытаясь выбрать напиток.
— Я, пожалуй, возьму простую воду, — решился, наконец, профессор.
— Я тоже, — сказал канадец, — воду, только, газированную.
Иван Осипович полез в карман за деньгами, канадец жестом остановил его.
— Я заплачу, — просто предложил он.
— Хорошо, — так же просто согласился профессор.
Взяв воду, новоиспеченные приятели быстрым шагом направились к скамейке: обоим одновременно пришло на ум, что их место за это время могли занять. Так и вышло!
Прямо посередине облюбованной ими скамейки уже восседала гораздо более пожилая, чем они сами, дама в лёгкой голубой шляпе с огромными полями. Дама выглядела очень претенциозно. Её плечи были наглухо обёрнуты бежевым палантином. В левой руке дама держала толстую книгу, а в правой, раскрытый белый зонт с длинной ручкой. Как только приятели поравнялись со «своей скамейкой», дама взглянула на них так многозначительно, что стало ясно: уговорить её подвинуться будет трудно.
Все остальные скамейки, как назло, были заняты. «Видимо, русские очень любят загорать на скамейках в центре города», — с досадой подумал канадец. Ему не хотелось покидать живописное место у фонтана, в котором, к тому же, можно было время от времени ополоснуть лицо. Но ещё больше ему не терпелось продолжить интеллектуальный разговор с русским профессором. А разговаривать на серьёзные темы, сидя, было удобнее.
К счастью, с соседней скамейки неожиданно поднялась молодая пара. Парень и девушка, видимо, куда-то опаздывали, потому что, резко вскочив со скамейки, опрометью куда-то понеслись.
Иван Осипович и Глен с удовольствием плюхнулись на освободившееся место и, откупорив бутылочки с водой, жадно отхлебнули по большому глотку.
— Ты знаешь, Иван, — обратился к профессору долговязый приятель, — один наш учёный из Канады, однажды был так потрясен этой картиной, что написал о ней книгу.
— Какой картиной? — удивился профессор. У него совсем вылетело из головы, что его последняя реплика перед походом за водой, была о картине Рембрандта.
— Да той самой, о которой ты сам заговорил, «Блудный сын» Рембрандта.
— Правда? — искренне удивился профессор. Я, признаюсь, не слышал. Кто, ты говоришь, автор? И что, интересная книга? — заинтересованно спросил профессор.
— Да, да, — дважды кивнув головой, подтвердил канадец, — очень интересная. Написал её Генри Моуэн. Учёный!.. Очень интересный человек!.. В силу обстоятельств, ему пришлось работать с умственно отсталыми людьми. Эта работа показалась ему настолько трудной, что в какой-то момент он устал и даже был близок к отчаянию. А потом в чьем-то доме в Канаде он случайно увидел репродукцию картины Рембрандта «Блудный сын». Эта картина, вернее её репродукция, потрясла Моуэна. От хозяина дома он узнал, что оригинал находится в России, в Эрмитаже. Моуэну непременно захотелось поехать в Россию, чтобы увидеть «настоящего Рембрандта». И, к счастью, такая возможность скоро представилась.
Приехав сюда, в Санкт-Петербург, Моуэн тут же отправился в Эрмитаж. Увидев подлинник поразившего его полотна, он не только не разочаровался, а наоборот — картина совершенно заворожила его!.. Моуэн часами не мог оторваться от неё. Он приходил смотреть на картину снова и снова. Повышенный интерес Моуэна к полотну Рембрандта заметили сначала охрана музея, а потом и администрация. И однажды руководство распорядилось принести для учёного канадца удобный стул, чтобы он смог сидя рассматривать любимую картину. Время, проведенное Моуэном в Эрмитаже, не пропало даром. Оказывается, за время многочисленных просмотров в его душе родилась новая философия. Я не знаю, делал ли учёный записи во время своего пребывания в Эрмитаже, но, вернувшись в Канаду, он написал книгу. Эта книга — размышление о картине, о том, как понимал Рембрандт евангельскую притчу, чему пытался научить своих зрителей.
Канадец рассказывал увлеченно, на одном дыхании; можно было подумать, что это он сам написал трактат о «Блудном сыне». Профессор слушал молча, боясь перебить его не только неловким словом, но и жестом.
Ивану Осиповичу казалось, что ему давным-давно не доводилось слышать такие вдохновенные речи. Он был очень рад, что судьба свела его с этим долговязым канадцем. Глен не только сам по себе казался новостью, но и рассказывал о том, что профессору было неизвестно, а главное — как рассказывал!
Иван Осипович тоже хорошо помнил картину, которая однажды так поразила воображение канадского учёного Моуэна. И, когда Глен рассказывал о книге, перед глазами профессора, словно наяву, представало полотно Рембрандта.
Несмотря на то что жара постепенно шла на убыль, тень от ближайших кустов сирени всё ещё не дошла до той половины скамейки, на которой сидел Глен. От долгого разговора в горле у старика пересохло, и он потянулся за бутылочкой с водой, которая стояла под скамейкой.
Воспользовавшись паузой, Иван Осипович внимательно и с явным уважением смотря на Глена, произнёс:
— Ты удивительно интересно рассказываешь, Глен. Знаешь, ты очень хороший рассказчик.
— Ну, не так уж это и удивительно, Иван! — без ложной скромности, согласился с похвалой Глен. — Ведь меня иногда просят читать проповеди в нашей церкви, в Оттаве. И потом я так же, как и ты, когда-то окончил Университет, а там чему-нибудь да учат!
Но ты понимаешь, Иван, дело совсем не в том. Эта книга моего соотечественника о картине, она… вдохновляет. На основе её сюжета Моуэн выстроил целую философию.
Это размышления о том, что один и тот же человек, в разные минуты, вернее, периоды своей жизни, может отождествлять себя с разными персонажами притчи о блудном сыне. Он — то потерянный, окончательно запутавшийся в собственных неверных поступках блудный сын, то изнывающий от зависти к несправедливо обласканному грешнику брат, то любящий и прощающий отец. Но ведь это Иван, что называется, в двух словах. А в самой книге автор раскрывает эти мысли на примерах из собственной жизни. Я мог бы долго рассказывать об этой книге. А на самом деле, её просто нужно прочитать.