Причесываться Глену, как мы уже знаем, не требовалось. Взглянув на себя в зеркало, канадец одобрительно улыбнулся своему изображению, взял подмышку розовый зонт, повесил на плечо маленькую коричневую сумочку и направился к выходу. Проходя по длинному коридору небольшого отеля, Глен наткнулся на своего коллегу, — тот как раз вернулся с улицы мокрый до нитки.
— Эй, Глен, куда это ты собрался в такой ливень? — с любопытством спросил коллега.
— На встречу с русским профессором! — ответил Глен.
— А! Ну, смотри! — многозначительно подмигнув и погрозив пальцем, пошутил коллега.
— Да ну тебя! — в тон ему отозвался Глен.
— На вот кепку возьми, а то лысина промокнет! — заботливо предложил коллега, проворно доставая из пакета новенькую зелёную кепку с козырьком.
— Спасибо! — обрадовался Глен и, проворно нахлобучив кепку, вышел.
Иван Осипович посмотрел на часы. Было уже без пятнадцати три. «Дождь и не думает прекращаться!» — взглянув за окно, с досадой подумал профессор. «Надо одеться потеплее, — решил он. «Что бы такое одеть, чтобы и промокло не сразу и в то же время выглядело прилично?..» Посоветоваться было не с кем: сестра с мужем были на работе, а жена с дочерью ещё дальше — на даче в Подмосковье.
«Ну ладно, раздумывать некогда!..» — решил Иван Осипович, снял с вешалок первую попавшуюся сиреневую рубашку и коричневый костюм, быстро оделся и направился в коридор. Ботинки все ещё были мокры насквозь. «И угораздило же меня вчера вечером так промокнуть!..» — с сожалением думал он. Неожиданно Иван Осипович обнаружил, что обуться ему сегодня не во что: он приехал в Петербург в единственной паре удобных ботинок, да ещё жена положила ему в чемодан красные домашние тапочки. «Ну не в красных же тапках мне ехать на Невский проспект!..» — в отчаянии размышлял он.
Профессор принялся осматривать обувной шкафчик, — ничего подходящего не находилось. Наконец, обнаружив на полке резиновые калоши, Иван Осипович со вздохом одел их. Чёрные калоши были велики — примерно на полтора размера. Иван Осипович вспомнил, как его жена однажды говорила, что зимние сапоги должны быть на размер больше, чтобы в них толстые носки могли поместиться. «По-моему, к калошам это тоже относится», — рассудил он.
Надев калоши, профессор взглянул на себя в зеркало. Собственная растрепанная прическа Ивану Осиповичу не понравилась. Взяв со столика расческу, он старательно причесал густые седые волосы. «Волосы длинноваты, надо бы подстричься», — мельком подумал Иван Осипович, снял с крючка коричневый зонт и вышел из квартиры.
Иван Осипович приехал на встречу первым, и, чтобы укрыться от дождя, он встал под навес крыши Казанского собора. Ждать ему пришлось недолго. Ещё издали, он заметил нелепый розовый зонт, а под ним высокую, выделяющуюся из толпы фигуру Глена Эриксона. Глен очень быстро шёл в направлении собора, понимая, что в такой дождь Иван Осипович вряд ли станет ждать его у фонтана. Вскоре канадец, выглянув из-под зонта, заметил профессора. Приятели немного постояли под навесом собора, а потом решили отправиться в ближайшее кафе.
Глен шёл так быстро, что Иван Осипович за ним едва поспевал. Важно и размашисто, точно какой-то пеликан-великан, Глен вышагивал среди плотной толпы, а Иван Осипович, слегка подпрыгивая для увеличения скорости, семенил за ним. Глен старался идти, как можно медленнее, чтобы ненамного обгонять приятеля, однако сильный дождь не позволял им обоим расслабиться, и приходилось поторапливаться.
Ближайшее кафе оказалось в Доме Книги, — в нём приятели и остановились.
Глен облюбовал столик посередине маленького зала, но профессор повёл его поближе к окошку, чтобы иметь возможность любоваться красивым видом. Сложив и повесив зонтики на спинку стула, приятели стали внимательно изучать меню. Наконец, оба сделали заказ. Начали они, с напитков. Глен попросил кофе капучино, а Иван Осипович чёрный чай без добавок. Оба заказали один и тот же салат с курицей и зеленью, потом, немного подумав, приятели попросили официантку принести бутылку красного вина.
Сначала принесли чай для Ивана Осиповича. Он аккуратно надрывал пакетики с сахаром и тонкой струйкой высыпал его в чай, методично помешивая ложечкой. Глен терпеливо ждал, когда ему принесут капучино, и с интересом рассматривал своего русского приятеля.
Внешность у Ивана Осиповича была мало выдающейся: черты лица небольшие и аккуратные, маленький, правильной формы нос, глаза тёмно-карие живые. Седые, очень густые и непослушные волосы отросли и теперь то взлохмачивались, то налезали на лоб. Ивану Осиповичу часто приходилось откидывать их рукой, чтобы не мешали, или зачесывать за уши. Проще всего было, конечно, подстричься, но до такого серьёзного мероприятия руки попросту не доходили.
Вообще же, Иван Осипович, несмотря на свои нелепые калоши и непослушные волосы, выглядел благообразно.
Глен внешне казался полной противоположностью Ивану Осиповичу. Черты лица у канадца были непропорциональны друг другу: глаза большие и светло-карие, брови едва обозначенные, нос и рот внушительные, уши крупные. Голый яйцеобразный череп покрыт ровным, неярким загаром. Лысина Глену определённо шла, позволяя в полной мере оценить красивую лепку головы.
За окном кафе по-прежнему надрывался дождь. Ливень настолько сильный, что его шум доносился даже в кафе. Глену принесли капучино. Отхлебнув глоток, он взглянул в окно и с чувством произнёс:
— Не люблю дождь!
Иван Осипович тоже покосился на окно. Несмотря на сплошную стену дождя, из окна всё же просматривался величественный собор. Между тем в кафе тепло и уютно, чай оказался вкусным, а компания вполне устраивала профессора.
— А я по-разному такую погоду воспринимаю, — откликнулся Пчёлкин на слова Глена. — Иногда дождь на меня благотворно действует, сосредоточиться помогает, вдохновляет написать что-нибудь…
— Такой же дождь был, когда она умерла, — словно не слыша приятеля, задумчиво сказал Эриксон.
Иван Осипович сочувственно и вопросительно взглянул на канадца.
— Жена, моя жена, Джуди, она умерла в такой же день, летом, три года назад. Всю ночь перед этим и с самого утра шёл дождь. Он шёл не переставая, целую неделю подряд, и во время похорон тоже. Я промок до нитки. Знаешь, Иван, я ведь простудился во время похорон и заболел. Долго болел, у меня было воспаление лёгких. Врачи говорили, что я мог умереть, но почему-то не умер.
— Да-а-а, — сочувственно протянул Иван Осипович. Он немного помолчал, размышляя, как бы развеять внезапно нахлынувшую на Глена грусть.
— А, Глен, помнишь, вчера ты сказал, что каждый вечер по интернету общаешься с семьёй. Значит, у тебя всё-таки есть семья?
— Да, только это семья моего старшего сына, с ним я и общаюсь. Правда, не каждый день, — это я преувеличил, — но частенько. Адам — моего старшего сына зовут Адам, — он всегда был ближе ко мне, чем к Джуди. А любимец Джуди — это наш младший, Мэтью. Младший холоден ко мне, холоден как лед, или ещё холоднее. Знаешь, всё никак не может мне простить…
— Не может простить? Что же? — с одной стороны Иван Осипович чувствовал, что Глену хочется выговориться, а с другой — ему и самому стало любопытно.
— Видишь ли, мой младший сын считает, что Джуди умерла из-за меня, и не может мне этого простить.
— Три года назад, ты сказал?.. А как умерла твоя жена?
— Сердце. У неё было слабое сердце. Она была очень впечатлительная, моя Джуди, все переживания старалась скрывать, редко взрывалась от эмоций, всё держала в себе. Ну и, в конце концов, сердце, видимо, не выдержало этого внутреннего напряжения. Сначала дало сбой, а потом и вовсе остановилось. И всё.
Официантка принесла две огромные порции салата и поставила на стол.
— Ух, ну и поедим! — довольно крякнул Иван Осипович, но, взглянув на Глена Эриксона, осёкся. Глен, казалось, погрузился в воспоминания. Он тоже смотрел на салат, но без восторга, отстраненно.