Некоторое время Глен и Иван Осипович с туповатым недоумением смотрели на внезапно опустевший стол: лишь стеклянная солонка одиноко торчала посередине его.
— А давай зайдём в Казанский собор! — неожиданно предложил Иван Осипович.
— Давай! — охотно согласился Глен. Собор ему уже в первый день встречи с Иваном понравился, только осматривали они его слишком бегло. Канадец, усмехнувшись, помахал рукой солонке, на что Иван Осипович только головой покачал, и друзья без сожаления покинули кафе.
Приятели вошли в Казанский собор. Глен предусмотрительно снял с головы свою ярко-зелёную, довольно нелепую кепку с козырьком. Он считал, что нужно уважать чужие традиции, тем более что это было совсем не трудно.
Войдя в собор, приятели сразу же заметили длинную очередь.
— Это к иконе Божией матери, она называется «Казанская», — сразу догадался Иван Осипович.
— Почему ж такая очередь? — удивился Глен. — В прошлый раз вроде не было!..
— Я и сам не знаю! — честно признался Иван Осипович. — Может… событие какое-нибудь, а может, просто так совпало. Давай, тоже в очередь встанем. Икона, кстати, красивая, древняя. Посмотришь заодно! И как это мы главную петербургскую икону в прошлый раз пропустили?
Глен был не против, и они встали в длинную очередь.
— Был у меня такой вот случай, — без всякого вступления — начал русский профессор. — Мы с Людой жили в новом районе, коммуналку нашу расформировали, и нам, как молодым специалистам, дали отдельную квартиру. Вот мы радовались! Думали, уж теперь-то поживем, без всяких соседей. Но… вышло иначе. У Люды был старший брат Петя. Он отдельно, конечно, жил. Так уж получилось, что в свои двадцать лет он стал инвалидом.
— Несчастный случай? Авария? — догадался Глен.
— Да, несчастный случай, — подтвердил Иван Осипович. — Ну вот, Петя, несмотря на инвалидность, женился. Правда его жена вышла за него не по любви. Она была из какой-то глухой деревни, кажется, — ну да не важно. В общем, не любила она Петю, а просто очень хотела в Москве остаться. Он ведь после аварии очень некрасивым стал — из-за травмы… Но даже и это не главное, а главное, что травма затронула часть его мозга.
— Гм!.. — понимающе покачал головой Глен.
— Ну вот. Сначала, это мало в чём проявлялось, а потом, он, что называется, стал чудить.
— Из-за болезни, — догадался Глен.
— Из-за болезни, — подтвердил Иван Осипович. — И жена очень быстро от него ушла. А Люда решила взять его к нам, домой. Ты понимаешь, она, Люда без отца росла; Петя-брат был ей в детстве вместо отца. Во всяком случае, она его так воспринимала. Петя её и от мальчишек-хулиганов защищал, и уроки с ней делал. И даже иногда, в ущерб мальчишеской дружбе, из чувства долга, ходил с ней в кино. Причём заметь: не на те фильмы, которые ему самому нравились, а на те, которые ей, как девчонке, были интересны! А ведь, кроме того, что она девчонка, — так ещё и разница между ними в восемь лет была. Существенно?
—Ещё как существенно, особенно в детстве! — согласился Глен.
— А сам он на этих фильмах, — Люда потом вспоминала, — чаще всего скучал. В лучшем случае зевал, а то и вовсе засыпал от скуки. Но всё равно упорно водил Люду в кино, примерно два раза в месяц.
— Да! — понимающе покачал головою Глен.
— Воспитывал! На свой манер. А матери их тогда и вовсе не до кино было: на двух работах крутилась, только и успевала проворачиваться.
Вот Люда и взяла этого Петю, брата своего, к нам: хотелось ей отблагодарить его за всё, что он в детстве для неё делал, жизнь ему облегчить. Но Петя-то после травмы стал совсем другой. Мозг повредился у него. Капризничал Петя: и всё было ему не так, и всё не то.… Не столько меня он, сколько Люду изводил. Вся память детства у него куда-то пропала, он то просто не узнавал её, то за кого-нибудь другого принимал.… От еды, приготовленной Людой, он отказывался, а сам себе такое варево готовил, что нас от одного запаха выворачивало. Но он эти помои ел, — уж не знаю как, но ел. Комнату свою от нас на замок закрывал — даже если выходил на минутку! А когда случайно забывал запереть, то потом старательно искал, что у него за это время пропало. И всё время находил, — понимаешь!.. То носка старого недосчитывался, то какого-то синего подноса… Нервы трепал страшно! Чудил!.. А иногда и буйствовал. В общем, Глен, трудно нам с Людой было его терпеть, а иногда просто и невозможно.
— Ну, а что ж вы его в лечебницу не отдали?
— Не было у нас на примете приличных лечебниц, это во-первых… А во-вторых, нам казалось недостойным так избавиться от родственника.
— Ну, это же неправильно!
— Может и неправильно, — теперь-то какая разница?.. В общем, жили вместе и мучились. И трудно мне было сдерживаться, Глен, и чем дальше, тем труднее: порою очень хотелось его пристукнуть. Но больной человек — что с него возьмёшь!.. Сожму только кулаки, зубы стисну и стою молчу. И, казалось, не будет этому ни конца, ни края. И вот однажды, когда он свой очередной пропавший носок начал искать и возмущаться на всю кухню, я не выдержал и вызвал психушку. И его увезли. Сразу же. Без вопросов. Один раз взглянули на него и увезли. А Люда тогда на работе была. Казалось бы, в доме в первый раз спокойно стало. Но не поверишь, Глен, у меня после этого на душе такая тяжесть появилась, словно я большое зло совершил.
Кроме нас, у этого Пети родственников не было. Не нужен он был, конечно, никому. И ты не поверишь: до того мне его жалко стало, что хоть плачь. Ну откуда это взялось, куда вся злость подевалась?.. Ведь я порою люто ненавидел его за все эти художества.… А тут, как только увезли его, просто места себе не нахожу.
Вышел я тогда из дома, Глен, и отправился в психушку, его вызволять. Ты понимаешь, что-то помимо моей воли заставляло меня идти и вызволять нашего несчастного Петю. Я с собой просто ничего поделать не мог. Не жилось мне и всё.
Пришёл я в больницу, — меня сразу к главному врачу направили. Врач со мной долго говорил, чем дольше продолжалась беседа, тем острее я чувствовал: в этом заведении и здоровый запросто с ума сойдёт. Врач так пытливо меня расспрашивал, так пристально в глаза всматривался, что мне просто жутко стало. В какой-то момент подумалось мне, что он и меня сейчас в смирительную рубашку запихнёт, и будем мы в одной палате с Петей жизнь доживать, носки пропавшие искать.
Глен не выдержал и тихонько засмеялся.
— Ох, нет, мне было не до смеха, Глен! Вижу, поверили психиатры, наконец, что это я в пылу ссоры, себя не помня, вызвал психушку, — в состоянии аффекта; а сам-то Петя человек спокойный, покладистый, и жить нам с ним — одно удовольствие. Всё это меня и заставили изложить в письменном заявлении. Кажется, Петя им приглянулся, и оставить они его собирались всерьёз и надолго.
— Ну, забирайте своего родственничка, — с недовольной улыбочкой сказал один их врачей.
Привели меня, в какое-то помещение. Сидит там присмиревший Петя на кушеточке, съежившись, вид у него загнанный… И понял я, что никогда бы себе не простил, если бы там его оставил.
И как только я Петю домой отвёз, так из дому пошёл почему-то в церковь. Можно сказать, не я пошёл, а ноги сами меня туда понесли. Так я твёрдо туда направлялся, словно и не было никакого другого пути, или будто меня кто-то за руку вёл. Почему в церковь, зачем? Если бы остановил меня кто-нибудь тогда и спросил, я бы не нашёл что ответить. Просто шагал и всё, не рассуждая. А когда вошёл внутрь церкви, сразу купил и поставил несколько свечек.
Раньше я никогда ничего подобного не делал и представить себе такого не мог. А если бы сказали мне, что такое со мной случится, я бы не поверил, рассмеялся.
Всё это было похоже на чудо. И я не сомневаюсь, Глен, что чудом оно и было. А когда вышел из храма, то, как на крыльях обратно домой летел. Чувство, у меня такое было, словно я что-то важное сделал. Как будто камень тяжёлый с души моей свалился. И не пугало меня больше, что снова ждет нас с Людой Петина несправедливость, подозрительность или даже буйство. Меня ничего теперь не пугало, так я был рад, что не совершил непоправимой ошибки, что называется, не взял грех на душу.