– Ну ладно вам, ребятки, – обратился к ним Квиллер, – я понимаю, переезжать не хочется, но подождите, пока не увидите, куда мы собрались! Хорошо бы, конечно, забрать с собой шкуру, но она не наша.
Коко, полное имя которого было Као Ко Кун, обладал достоинством восточного владыки. Он сидел царственно прямо, и каждый его ус выражал недовольство. И он, и Юм-Юм прекрасно отдавали себе отчёт, как великолепно выглядят на пушистом белом ковре. Оба имели классическую окраску и пропорции сиамских кошек: голубые глаза на тёмно-коричневой маске, светло-бежевый мех, рядом с которым даже норка смотрелась убого, длинные и стройные лапы коричневого цвета, изящный гибкий хвост.
Человек мелко покрошил индейку.
– Ну идите ешьте! Сегодня мясо срезали прямо с индейки.
Оба сиамца продолжали пребывать в полной неподвижности. Мгновение спустя Квиллер повёл носом. Он почувствовал запах знакомых духов, и скоро в дверь постучала Розмари. Поцелуй, которым он её встретил, не походил на чисто дружеское приветствие. Сиамцы продолжали сидеть, словно каменные изваяния.
В память о приговорённом доме и обо всём, что здесь произошло, был поднят тост – гранатовый сок и содовая со льдом.
– Мы никогда не забудем, как жили здесь, – сказал Квиллер.
– Это была не жизнь, а мечта, – добавила Розмари.
– Да, которая временами превращалась в кошмар.
– Наверное, ты теперь примешь предложение тетушки? Из «Прибоя» тебя отпустят?
– Конечно. Они могут не взять меня обратно, но уж отпустить-то отпустят, А у тебя есть уже какие-то планы?
– Может быть, вернусь в Канаду. Макс хочет открыть в Торонто ресторан натуральной пищи, и если я смогу продать свой пай в «Будьте здоровы», то, возможно, соглашусь стать его компаньоном.
Квиллер сердито фыркнул в усы. Макс Сорэл ни одной юбки не пропустит.
– Я надеялся, что ты приедешь на север и проведёшь какое-то время со мной.
– С удовольствием, если только не застряну в Торонто. Как ты туда доберешься?
– Я купил машину. Мы с кошками доедем до Пикакса, поздороваемся с тетей Фанни и отправимся на озеро. Я не видел её уже лет сорок. Судя по письмам, она всё та же, дама с характером. Она пишет их крест-накрест.
Розмари недоумевающе посмотрела на него.
– Моя мама тоже писала письма крест-накрест. Исписывала страницу по горизонтали, потом поворачивала боком и писала по вертикали, поперёк строк, – пояснил Квиллер.
– Зачем? Экономила бумагу?
– Кто знает? Может, желала сохранить тайну переписки. Подобную писанину не так-то просто прочитать. Вообще-то, Фанни мне не родная тети, – продолжал он. – В Первую мировую войну Фанни с моей матерью вместе помогали на кухне в каком-то госпитале. Потом Фанни сделала карьеру в бизнесе, она так и осталась незамужней, А когда отошла от дел, вернулась в Пикакс.
– Никогда об этой дыре не слышала.
– Там раньше были шахты. Её семья сколотила на них состояние.
– Квилл, дорогой, ты мне будешь писать?
– Буду, и часто. Мне тебя будет не хватать, Розмари.
– Расскажешь мне всё о тете Фанни, когда повидаешь её.
– Теперь она именует себя Франческа. Не любит, когда её называют тётя Фанни. Говорит, что это заставляет её чувствовать себя старухой.
– А сколько ей?
– В следующем месяце будет девяносто.
ДВА
Квиллер уложил в машину всё необходимое для путешествия: два чемодана, пишущую машинку, тринадцатифунтовый словарь, пятьсот листов машинописной бумаги и две коробки книг. Поскольку Коко наотрез отказывался есть специальную пищу для кошек, пришлось брать с собой двадцать две банки консервированной курятины, лосося, консервированную говядину, целую упаковку тунца, креветок и крабов. На заднем сиденье лежала любимая сиамцами подушка, а на полу стояла овальная латка с отпиленными ручками, в которую был насыпан дюймовый слой песка. Это был кошачий туалет. Когда их предыдущий туалет проржавел, Роберт Маус пожертвовал латку с собственной кухни.
Мебель в квартире Квиллера принадлежала его предшественнику, и немногочисленное Квиллерово имущество – вроде старинных весов и железных лат – было сложено на лето в подвале дома Арчи Райкера. Вот так, не обременённый лишним имуществом, наш журналист с легким сердцем взял курс на север.
Пассажиры на заднем сиденье реагировали на происходящее несколько нервно. Кошечка пронзительно завывала каждый раз, когда машина поворачивала, проезжала по мосту или под виадуком, проходила мимо едущего навстречу грузовика или набирала больше пятидесяти миль в час. Коко сердился на неё, покусывал за заднюю ногу. Его ворчание и шипение вливались в общий шум. Квиллер вёл машину, крепко сжав челюсти, с трудом выдерживая изумленные и возмущенные взгляды проезжающих водителей, которые раздраженно жали на клаксоны.
Его путь проходил через пригороды, потом по извилистым загородным дорогам. Тут было уже прохладнее, сосны стали выше, чаще попадались грузовички и дорожные знаки «Осторожно, олени». До Пикакса оставалась всего сотня миль, но взъерошенные нервы Квиллера заставили его остановиться на ночлег. Путешественники нашли приют в туристском кемпинге, где среди леса были разбросаны далеко друг от друга старые шаткие домики. Все трое были совершенно измучены, и Коко с Юм-Юм немедленно уснули на самой середине кровати.
На следующий день во время путешествия с заднего сиденья раздавалось уже меньше протестов. Стало ещё прохладнее, знаки «Осторожно, олени» сменились другим и – «Осторожно, лоси». Шоссе понемногу поднималось в гору, потом нырнуло в долину и превратилось в главную улицу Пикакса. Старые величественные особняки, стоявшие по обе её стороны, демонстрировали богатство первых здешних лесорубов и рудокопов. Майн-стрит делила город пополам и огибала небольшой парк. Напротив него стояло несколько внушительных зданий: суд, построенный ещё в девятнадцатом веке, библиотека, украшенная колоннами, словно греческий храм; две церкви и пышная резиденция с отполированным до блеска номером дома, принадлежавшая тёте Фанни.
Это был большой каменный особняк, позади которого располагался каретный сарай. Возле дома стоял синий грузовичок, а в кустах копался садовник. Он воззрился на Квиллера, который, однако, не успел разглядеть выражение его лица. На входной двери красовалось старомодное, отделанное сверкающей медью отверстие для почты, на нём была выгравирована фамилия Клингеншоен.
Ответившая на звонок маленькая пожилая леди, несомненно, была сама тётя Фанни – бодрая в свои восемьдесят девять лет, крошечная, но полная энергии. На её напудренном морщинистом лице выделялись накрашенные ярко-оранжевой помадой губы и очки, которые сильно увеличивали глаза. Она пристально смотрела на посетителя и, сфокусировав наконец взгляд сквозь толстые линзы, широко раскинула руки в приветственном жесте. Потом откуда-то из глубин этой крошечной женщины выплеснулись низкие раскаты грома:
– Силы небесные! Как же ты вырос!
– Надеюсь, что так, – весело согласился Квиллер. – Когда мы виделись последний раз, мне было всего семь. Как поживаете, Франческа? Выглядите просто потрясающе.
Её экзотическое имя вполне соответствовало яркому одеянию: вышитой павлинами тунике оранжевого атласа, надетой навыпуск с узкими чёрными брюками. На голове был накручен шарф, тоже оранжевый, который завязывался на макушке таким образом, чтобы добавить роста его обладательнице.
– Входи, входи, – радостно пророкотала она. – Как же я рада тебя видеть!.. Да, ты выглядишь совсем как на фотографии в «Прибое». Если бы тебя сейчас могла видеть твоя мать, упокой Господи её душу. Она была бы просто в восторге от твоих усов. Как насчёт чашечки кофе? Я знаю, вы, журналисты, поглощаете кофе ведрами. Мы будем пить его в солярии.