– О да! Я легко нахожу общий язык со стариками и инвалидами. Я умею их подбадривать.
– Охотно верю! – искренне ответил Квиллер. Селия вдруг стала серьёзной.
– Вы считаете, я слишком много смеюсь, шеф?
– Слишком много – это сколько?
– Ну, моя невестка говорит, что я слишком много смеюсь. Муж, знаете ли, был полной моей противоположностью. Он всегда ожидал худшего. Я же – неисправимая оптимистка, и так много смеяться я стала для того, чтобы развеять его вечно дурное настроение. Но чем больше я смеялась, тем мрачнее становился он, а чем мрачнее становился он, тем больше я смеялась. Забавно, не правда ли? Я заметила, шеф, что вы никогда не смеётесь, хотя у вас потрясающее чувство юмора.
– Я люблю шутить, – сказал Квиллер. – Мой смех – внутренний. Однажды я написал колонку о разновидностях смеха. Люди прыскают в кулак, хихикают, гогочут, ржут, кудахчут или хохочут во всё горло. У моей подруги Полли Дункан, например, с которой вы обязательно познакомитесь, очень приятный, мелодичный смех. Смех – это выражение радости; в создании смеха участвуют мускулы лица, глотка, легкие, рот и глаза. Обычно смех получается непроизвольно, однако можно контролировать его громкость и тон так, чтобы они подходили к месту и времени. Это называется «настройкой»… Моя следующая лекция состоится завтра, в девять утра.
– Я об этом даже не задумывалась, – сказала Селия. – Попробую заняться «настройкой».
– Хозяйка ресторана, куда мы едем, всегда встречает завсегдатаев громким кудахчущим смехом. И мне каждый раз приходит в голову одна и та же мысль: «Вот и ещё одно яичко снеслось».
Селия постаралась подавить вопль наслаждения.
– А как называется ресторан?
– «Курятник».
Тут Селия, не удержавшись, расхохоталась, однако быстро справилась с собой.
– Нет, по правде он называется «Типси». – И Квиллер объяснил, что ресторан был открыт в тридцатых годах и назван в честь чёрно-белой кошки, чьи отметины делали её похожей на пьяницу, а из-за покалеченной лапы она ходила пошатываясь. – Её портрет в главном зале недавно стал предметом горячих дискуссий в округе, все успокоились только тогда, когда открылось, что портрет – искусная подделка.
Они приехали в ресторан и были встречены кудахчущим смехом хозяйки. Селия изо всех сил сохраняла серьёзное выражение лица, не преминув, однако, шепнуть Квиллеру:
– Ещё одно яичко!
Меню было весьма ограниченным. Квиллер, по обыкновению, заказал бифштекс. Селия поинтересовалась, костлявая ли рыба, – она собиралась немного захватить домой для Ригли. Во время еды она задавала множество вопросов.
– А кто ваша подруга с приятным смехом?
– Директор публичной библиотеки. Как раз её помощница повозит вас завтра по городу.
– Где вы живете?
– Вы, несомненно, заметили небольшой ельник за зданием театра. С другой стороны этого ельника – старый фруктовый сад, а в нём – столетний яблочный амбар. Там я и живу.
– Вы живёте в амбаре!
– Я его немножко переделал. Вы увидите его в ближайшие дни. После того как вы устроитесь, мы с вами обстоятельно побеседуем. Думаю… Возможно, Селия, у меня для вас будет ещё одно задание.
Отвезя гостью домой, Квиллер поспешил к себе, чтобы позвонить. Сразу за кухонной дверью он поднял с пола чёрный фломастер.
– Чёрт бы побрал эту кошку! – пробормотал он, бросая фломастер в оловянную кружку. Ручка, лежащая на столике, была законной игрушкой Коко, но он ни разу не стянул ни одной ручки из кружки. В отличие от Юм-Юм.
Он позвонил домой Комптонам, и Лайза сняла трубку:
– Хочешь поговорить с моим ворчливым мужем?
– Нет, хочу поговорить с его очаровательной женушкой. Это насчёт «Приятелей пациентов».
– Конечно. Чем могу служить?
– А семья Тривильенов из Вест-Мидл-Хаммока когда-нибудь обращалась в Общество за помощью?
– Обращаются всё время! «Приятели», которых мы туда посылаем, двое, долго там не задерживаются. Во-первых, нужно далеко ехать, а во-вторых… это несчастная семья! В данный момент к ним никто не ходит – даже после того, как закрыли Ссудный банк. В банке работала их дочь, сейчас она дома и сама ухаживает за матерью. Но почему ты спрашиваешь?
– Я познакомился с сыном Тривильена. Он строит дом для Полли. Пёс, которого застрелили, принадлежал ему. Ты читала об этом?
– Отвратительное дело! – сказала Лайза.
– Да. Я не сочувствую Флойду, но мне жаль его семью, и у меня есть одно предложение. У Селии Робинсон – помнишь, я говорил тебе о ней – замечательно весёлый характер. Уверен, он подействует на миссис Тривильен чудесным образом. Миссис Робинсон позвонит тебе завтра в офис. Лайза, подумай, что тут можно сделать.
– А она согласится так далеко ездить?
– Она только что провела три дня в дороге, с котом на заднем сиденье, и никаких жалоб не поступило ни от того, ни от другого. Говорю тебе, у неё не характер, а дар Божий, честное слово! Она рассмешила бы даже Лайла.
– Руки прочь от моего мужа! – кокетливо воскликнула Лайза. – Может, он и старый грубиян, но он мой!.. Ладно, посмотрим, что можно сделать.
Квиллер повесил трубку с чувством выполненного долга. Его логический ум уже подсказывал ему, как покороче объяснить Селии её задачу. Он сел за стол, чтобы набросать план, как вдруг вспомнил, что кошки не встретили его у входа. Он огляделся – сначала небрежно, а затем со всё возрастающей тревогой. И вдруг заметил на светлой обивке дивана кроваво-красное неровное пятно.
Логика уступила место панике! Квиллер вскочил, с грохотом отшвырнув стул, и бросился в гостиную.
– Коко! Юм-Юм! – закричал он. Никакого ответа.
ВОСЕМЬ
Невозможно выразить словами ни панику, охватившую Квиллера, когда взгляд его упал на кроваво-красное пятно, ни то облегчение, которое он почувствовал, когда увидел, что это всего лишь образчик ткани для национального костюма Макинтошей. Сиамцы стащили его! Конверт с членской анкетой для вступления в клан валялся на полу рядом с диваном. Но где же сами виновники? Они с изумлением наблюдали с высоты каминного куба за безумным кружением Квиллера по амбару, словно думали про себя: «Как безумен род людской!»
– У-у, черти! – погрозил им кулаком Квиллер. Хотя, впрочем, может, виноват лишь один из них. Интересно который? У того и у другого был раздражающе невинный вид. Подобные шалости – разодрать конверт по только ему понятной причине – больше походили на стиль Коко. Вероятно, он учуял в ткани красный краситель. Ведь в его короткой, но ослепительной карьере было время, когда он жевал красные галстуки.
Затем Квиллеру пришла на ум причудливая мысль.
– Если ты собираешься одеть меня в юбку, Коко, – деликатесов тебе больше не видать, так и знай.
Тем не менее он ещё раз перечитал анкету. По своей природе он был противником вступления в разные там клубы, общества или ассоциации (пресс-клуб – исключение). И всё же, как сказал Большой Мак, вступить в клан значило отдать дань уважения матери: она ведь так гордилась своим древним шотландским происхождением. Дожив до средних лет, Квиллер вдруг понял, что думает теперь о матери с восхищением и признательностью. Он помнил её советы: давать больше, чем получаешь… быть самим собой; не подражать окружающим… всегда подавать напитки на подносе.
Она умерла, когда он учился в колледже. Если бы она прожила подольше, то смогла бы вместе с ним гордиться его карьерой журналиста, оплакивать событие, чуть не разрушившее его жизнь, а на склоне лет наслаждаться обретённым благополучием: ведь не что иное, как её связи с родом Клингеншоенов дали столь замечательные всходы.
Квиллер заполнил анкету. Полли будет счастлива.
– Но никаких юбок, – пробормотал он.
– Йау! – последовал комментарий с верхушки каминного куба.
На следующий день после визита Эдди Тривильена Квиллер отправился к почтовому ящику, имея в багажнике новый запас прохладительных напитков. Пунктом номер один его плана было проникнуть в семью Тривильена с чёрного хода. Для выполнения пункта номер два ему понадобится помощь Селии и сотрудничество с Лайзой Комптон.