– Мелинда любит сорить деньгами.
Двайт положил свою дудку на низкий столик, и Юм-Юм начала подкрадываться к ней. Почти касаясь животом пола, она медленно ползла к блестящей чёрной трубочке. Но, когда она уже готова была прыгнуть, Квиллер резко выкрикнул:
– Нельзя!
Кошка, подскочив от неожиданности, ретировалась.
– Она готова стащить всё, что весит меньше двух унций, – объяснил хозяин.
– Я принёс дудку, чтобы узнать ваше мнение, Квилл, – сообщил Двайт. – Я собираюсь записать на магнитофон несколько странных, причудливых мелодий и включать эту запись во время сцен с ведьмами. – Он взял дудку и извлек из неё несколько диких, пронзительных звуков, от которых Коко и Юм-Юм, прижав уши и распушив хвосты, умчались вверх по пандусу и скрылись из виду.
– Думаю, это то что надо, – сказал Квиллер. – Даже у кошек шерсть становится дыбом… Как ваш Макдуф?
– Лучше, чем я ожидал, особенно в его сцене с Макбетом. Во время их словесного поединка с Ларри он играет просто самозабвенно. Ларри – превосходный актер.
– А леди Макбет?
– Ну, – неуверенно произнёс режиссер. – Должен сказать, что с ней нельзя ни в чём быть уверенным заранее. На одной репетиции она действительно придаёт серьезность характеру своей героини, а в следующий раз кажется, что её мысли блуждают где-то очень далеко. Откровенно говоря, я разочарован. Она жалуется на плохой сон.
– Вы не считаете, что её что-то тревожит? – спросил Квиллер, поглаживая усы.
– Не знаю. И ещё одно. Она плохо воспринимает указания, – пожаловался Двайт. – Может быть, потому, что она врач? Вы же знаете, им слова не скажи. С ней было трудно иметь дело, когда она жила здесь раньше?
– Нет, с ней можно было прекрасно проводить время, и она умела наслаждаться жизнью. Когда я унаследовал особняк Клингеншоенов, она устроила в нём торжественный приём, с дворецким, лакеями, двумя поварами, музыкантами, шестнадцатью свечами на столе и полным грузовиком цветов. Тогда её переполняли энергия и задор. Должно быть, в Бостоне с ней что-то произошло.
– Мне очень неприятно говорить, Квилл, но меня мучит вопрос: не употребляет ли она наркотики? Я знаю, что некоторые загруженные работой врачи, желая поддержать форму, пользуются таблетками для похудания, а потом для расслабления принимают успокоительные наркотики. Они становятся наркоманами.
Квиллер вспомнил незнакомое ему прежде странное выражение глаз Мелинды.
– Возможно, вы правы. В литературе приводятся факты, когда люди, призванные заботиться о здоровье других, сами становятся рабами наркотиков.
– Что же делать? У неё ведь могут быть серьёзные неприятности.
– Конечно, есть соответствующие лечебные учреждения, но кто сможет убедить врача обратиться туда? Предоставим ей самой решать эту проблему.
– Я настолько обеспокоен, – сказал режиссёр, – что подготовил роль леди Макбет с другой актрисой на случай, если в среду Мелинда будет не в состоянии играть. Плюньте через левое плечо! – Он засунул в карман свою дудку и поднялся. – Конечно, всё это строго между нами. Спасибо за кофе. У вас потрясающий амбар.
Только он ушёл, сиамцы опасливо спустились по пандусу, и Юм-Юм при этом тщетно высматривала оловянную дудку. Однако, когда Коко стал обнюхивать один из легких марокканских ковров, Квиллер почувствовал тревогу. Касаясь носом ворса, кот прочерчивал на ковре какую-то извилистую линию, словно повторяя путь пробежавшего паука. Хозяин кота опустился на четвереньки, пытаясь рассмотреть что-нибудь, но не увидел на ковре ничего, кроме почти неразличимого для глаза пятнышка. Коко обнюхивал его, трогал лапкой, тыкал в него носом.
– Ах ты негодяй! – отчитал его Квиллер. – Тебе просто нравится смотреть, как я ползаю по ковру. Больше я никогда не попадусь на эту удочку!
На следующий день, отправившись за воскресными газетами, Квиллер проходил мимо Гудвинтер-бульвара и ужаснулся, увидев эту привилегированную улицу. Весь тротуар был усыпан мусором, газоны вытоптаны, а на траве в средней части бульвара остались следы колёс. Теперь Мелинде трудно будет завоевать дружеское расположение соседей. Тем более что машины для уборки мусора появятся только в понедельник, а ещё предстояла перевозка купленных вещей.
Вечером Квиллер заехал за Полли, чтобы вместе с ней отправиться в ресторан, и она сказала:
– Грузовики будут целых два дня выезжать на подъездную дорожку Гудвинтеров и на тротуар, сминая кусты и сшибая декоративные керамические горшки с цветами.
– Кто разрешил этот беспредел? – спросил он.
– Думаю, во-первых, никто и не спрашивал ни у кого решения. а если ты и спросил, кто станет возражать, когда речь идёт об имуществе такого почитаемого всеми человека, как доктор Галифакс? Это маленький город, Квилл.
По дороге к ресторану Лингвини Квиллер описывал Полли Шотландскую ночь у Броуди, но внезапно смолк на полуслове. Они проезжали мимо бара «Грозный пёс», и он заметил на стоянке перед ним тёмно-бордовую машину со светлым номерным знаком.
– Ты говорил… – напомнила ему Полли.
– О хаггисе… да… Он был неплох. А для любителей острых блюд просто замечателен. Он пришёлся по вкусу даже моим ребяткам!
Итальянская траттория в Мусвилле была одним из нескольких национальных ресторанов округа, маленькое семейное заведение на первом этаже с непритязательной вывеской. Мистер Лингвини готовил, а миссис Лингвини обслуживала посетителей. Здесь не было ни видов Капри или Венеции на стенах, ни гирлянд итальянских фонариков, ни скатертей в красную и белую клетку, ни свечей, вставленных в горлышки старинных бутылок из-под кьянти, ни записей романтических мелодий, исполняемых на мандолинах, но лишь вкусная еда, умеренные цены и оперная музыка. Мистер Лингвини сделал свои столы из топляка, найденного на берегу, покрыв столешницы прочным пластиком, но салфетки здесь давали матерчатые, и обедающие могли попросить лишнюю, чтобы повязать ею шею. Квиллер выбрал ресторан Лингвини, потому что… словом, это был сюрприз.
Милдред Хенстейбл по-прежнему жила в Мусвилле в своём коттедже на берегу озера, и они заехали за ней. Арчи Райкер предпочёл встретиться с ними уже в ресторане. Квиллер подозревал, что у него была причина, по которой он хотел ехать на своей машине, – недаром они дружили с детства и видели друг друга насквозь. Грузный, краснощекий Арчи, начальник Милдред во «Всякой всячине», где она вела кулинарную рубрику, уже сидел у стойки бара, когда они появились, и потягивал красное итальянское вино. В этот вечер прокручивалась запись «Лючии ди Ламмермур»[5].
Миссис Лингвини усадила их за самый лучший из одиннадцати столиков и встала около них, положив руку на бедро и внимательно глядя на всёх четверых. На языке её телодвижений это означало: «Что вам принести из бара?»
– Что будешь пить? – спросил Квиллер Милдред.
– То же, что и ты, – сказала она.
– Один сухой херес и два белых виноградных сока, – заказал он миссис Лингвини, – а для этого господина – и того и другого.
– Доктор Мелинда хочет, чтобы я похудела, – сказала Милдред, – поэтому я пока воздерживаюсь от алкоголя. В связи с этим, Квилл, ответь мне на один вопрос. Став трезвенником, как ты относишься ко всяким вечеринкам?
– Прежде я посещал только вечера в журналистских клубах…
– Квилл в молодости был буяном, – вмешался Райкер.
– Перестав пить спиртное, я решил держаться подальше от журналистских клубов, жалеть самого себя. Это был первый этап. На втором этапе я обнаружил, что могу посещать вечеринки, пить содовую и приятно проводить время. Не хорошо, но приятно… Теперь же я понимаю, что хорошее времяпрепровождение зависит от компании, беседы, обстоятельств, и его нельзя отождествлять с искусственным кайфом, не приносящим настоящей радости.
– Я пью за это, – сказал Райкер.
Меню здесь не существовало, посетители ресторана ели то, что мистеру Лингвини пришло в голову приготовить именно сегодня. Поэтому, когда миссис Лингвини принесла напитки, она также плюхнула на стол четыре корзинки сырых овощей и блюдо булькающего соуса, который поддерживали в кипящем состоянии на плите.