Тем же вечером, до ужина, все постояльцы гостиницы, включая одного представителя кошачьих, собрались выпить в холле. Когда настало время идти в ресторан, я хотел отнести Нортона в номер (кот устал, а в ресторане не горели желанием его пускать, хотя он и был гостем отеля). Но не успел я подняться на первую ступеньку, как меня остановил человек за конторкой и, смущаясь и запинаясь, пробормотал, что если я хочу оставить Нортона внизу, он с радостью на какое-то время составит ему компанию. Это «на какое-то время» растянулось на целый вечер. Вернувшись с ужина, мы застали кота сидящим на конторке, где его обхаживали клерк и несколько гостиничных служащих и гостей. Клерк объяснил: ему чрезвычайно понравилось общество Нортона, и он решил, что не надо запирать его наверху. И служащие дружно постановили — пусть побудет с ними, пока мы не вернемся. В третий и последний день нашего пребывания в Чарльстоне Нортон не ходил с нами на экскурсии, а провел время за конторкой в обществе персонала гостиницы, вместе с ними приветствуя гостей. Подозреваю, была пролита не одна слеза, когда мы стали собирать чемоданы, чтобы возвратиться на север.
В течение нескольких последующих лет та же группа, правда, с добавлениями и исключениями — кто-то откололся, кто-то женился и выбыл, а у кого-то просто не хватало времени для лишнего ритуала — совершила путешествия в Сан-Франциско и в страну виноделия Напу, в долину реки Брендивайн в штате Пенсильвания, на Восточное побережье Мэриленда, в город Саванну в штате Джорджия, в Ки-Уэст. Нортон сопровождал нас почти всюду, отчего поездки становились приятнее не только нам, — он приносил радость всем, с кем встречался и знакомился в пути.
Одни из лучших — для людей и кота — выходных мы провели на реке Брендивайн в Пенсильвании, где поселились на замечательной ферме Суитуотер, предоставившей нам приют и завтрак.
Мы с Дженис решили поехать туда на автомобиле, поскольку эта небольшая гостиница находилась всего в полутора часах езды от Нью-Йорка. Нас в машине было пятеро: я, Дженис, моя мать, ее старшая сестра Белль (обе ездили с нами в Новый Орлеан на мой день рождения и с тех пор стали любимыми участницами группы) и Нортон.
Белль в ту пору исполнилось восемьдесят лет. Она была интересным, исключительным человеком — живая, с чувством юмора, по-озорному язвительная, необыкновенно широкая натура, очень-очень несдержанная и удивительно правдивая. (Однажды мы обсуждали знакомую матери, и я, стараясь не выходить за рамки светской беседы, заметил, что она — приятный человек. На что Белль ответила: «Приятный, если тебе нравятся глупые, ленивые и страшные». Я вытаращился на нее, слегка ошарашенный, хотя характеристика на сто процентов соответствовала обсуждаемой персоне. А Белль тем временем продолжила: «Я слишком стара, чтобы ходить вокруг да около».) Она беспрестанно курила и обладала характерным для курильщиков низким, хриплым голосом. Казалось, в ее горле перекатывалась тонна гальки, а поскольку она не запоминала имен, то приветствовала всех скрипучим: «Привет, дорогуша!» В моем описании она немного напоминает актера Уильяма Демареста в парике, и, задумываясь об этом, я прихожу к выводу: в этом что-то есть. В первую поездку в Новый Орлеан во время субботнего ужина за столом пустили по кругу салфетку, и каждый написал что-то остроумное, поздравляя меня с днем рождения. Белль подписалась под следующими словами: «Рада, что я здесь. В моем возрасте надо радоваться, что ты вообще где-нибудь есть». Выражение моментально превратилось в девиз как той новоорлеанской, так и всех наших последующих поездок. Для второй мы даже сделали значки с изображением Белль и ее словами.
Когда новоорлеанские выходные подошли к концу, мать вернулась домой в Лос-Анджелес. Белль жила в Нью-Йорке, но, продлевая праздник, поехала с сестрой. Через пару дней после возвращения я позвонил матери и рассказал, что мои друзья познакомились с Белль во время нашей поездки, и в восторге от того, что они обе в ней участвовали. На них произвело впечатление, что Белль держалась, как все, засиживалась допоздна, ходила вместе со всеми, делала то же, что вся группа, и, самое потрясающее, пила, что и все остальные. (Белль, которая жила ради дневного стаканчика — или стаканчиков — виски, могла перепить любого из нас, что и происходило на самом деле. Фирменный орлеанский напиток «Ураган» — смертельная смесь фруктовых соков, рома и Бог знает чего. В одном из баров Белль решила, что именно это ей необходимо попробовать, но попросила «Ураган» не с ромом, а с виски. Бармен явно колебался, но выполнил ее желание. Белль объявила, что смесь получилась на славу, и выпила две порции.) Мать повернулась к сестре, чтобы передать ей восторги с Восточного побережья, но я услышал где-то в глубине комнаты скорее возмущенный, чем довольный комплиментами голос Белль, которая с досадой проворчала: