– Кто же это? – спросил он миссис Таттл.
– Миссис Баттон, упокой Господи её душу.
– Вчера вечером мы с ней беседовали, и она была в отличной форме.
– Так всегда и бывает. Неисповедимы пути Господни. Мистер Квиллер, что вы решили насчёт уборки? По понедельникам миссис Джаспер свободна.
– Хорошо, пришлите её.
– Смотрите-ка, кто тут у нас – Зелёный лифт прибыл на первый этаж, и из кабины с котёнком на руках – белым, с рыжими головой и грудкой – вышла Изабелла Уилбертон.
– Ну разве это не самый симпатичнейший, веселейший, замечательнейший зверь из всех, что вам доводилось видеть? – выдохнула она.
– Прелестный котёнок! Как же вы его назовете? – спросила миссис Таттл.
– Это она. Хочу назвать её Пышечкой. Мне её дали в номере 9-В.
– Сколько же ей?
Квиллер бочком отошёл от стола и отправился завтракать.
После завтрака он засел за статью о "Касабланке"; о Графине он больше не думал. Ему предстояло решить нелёгкую задачу: правдиво донести до северных читателей то, во что он сам с трудом верил. На время работы он выставил сиамцев из библиотеки – акт, возмутивший Коко. В знак протеста кот принялся бродить у закрытой двери, то и дело пробуя звук <ррррррррр>. Прослушав в течение получаса нестихающее выступление, Квиллер рывком распахнул двери.
– В чём, собственно, дело? – спросил он.
Коко перебежал в конец прихожей, но его интересовал не выход на террасу, а совсем другое: кровавое мясницкое полотно. Встав на задние лапы и покачивая из стороны в сторону головой, точно кобра, он издал своё утробное ворчание.
– Согласен, мне это тоже не нравится, – сказал Квиллер. Сюжет был отвратителен, а картина висела как-то криво. Подозрительно покалывало над верхней губой -Квиллер решил снять картину с крючка.
Коко вновь встал на задние лапы и принялся нюхать стену. Стена казалась свежевыкрашенной. Квиллер подошёл поближе, провел по ней ладонью, ощущая выбоины и бугорочки, но Коко явно нервничал, стало быть, тут что-то не так. Квиллер снял с лампы абажур и осветил стену чуть сбоку. Подозрения оправдались. Косой свет выявил грубую штукатурку, положенную поверх свежей краски. Большие квадратные буквы тремя неровными строками кричали:
ПРОСТИ
МЕНЯ,
ДИАНА
И подпись: две поставленные «спиной к спине» буквы «Р».
Так вот оно, признание! Готовясь к приезду Квиллера, управляющая домом замазала сакраментальные слова и повесила поверх них картину. Коко, наверное, учуял свежую штукатурку. А может быть, знал, что под картиной находится нечто достойное внимания. Он великолепно вынюхивал всё, что выбивалось из ровной домашней атмосферы.
– Умница, – похвалил Квиллер кота, который отправился на кухню и теперь неподвижно стоял перед пустой тарелкой. Только Квиллер выдал ему поощрение, как в библиотеке зазвонил телефон.
– Эй, Квилл, только что прочитал о тебе в «Зыби»! – прокричал Арчи Райкер.
– Чёрт бы их побрал! – выругался Квиллер. – Мне так не хотелось, чтобы о моих планах узнали конкуренты! Моя легенда: я пишу книгу о «Касабланке» – что, кстати, почти правда – и скрываюсь в городе от суровой северной зимы.
– Когда выпустишь, пришли нам несколько экземпляров, – сказал редактор.
– Сейчас как раз над ней и сижу. Правда, несколько минут назад мою работу прервал домашний сыщик. Нашёл, понимаешь, несколько улик, относящихся к делу об убийстве-самоубийстве, которое произошло в этой квартире.
– Какое убийство? Какое самоубийство? Ты мне ничего о преступлениях не рассказывал.
– Говорят, это была ссора влюбленных, но когда мой Нюхалка разнюхивает различные многозначительные свидетельства, поневоле начинаешь подозревать нечто другое.
– Квилл, держись от этого подальше. Не суйся не в своё дело, – посоветовал Райкер. – У тебя есть «Касабланка», вот и занимайся ею. А если уже закончил, то пока дороги ещё открыты – возвращайся. Снега ещё не было, но снегопады на подходе. Лучше бы канадцы экспортировали нам больше сыра и поменьше своей погоды.
Квиллер промолчал: он терпеть не мог, когда ему указывали, что и как делать.
– Если будешь говорить с Полли, не упоминай, пожалуйста, об убийстве. Она разволнуется, потому что считает преступления заразными, как корь, – попросил он друга.
И повесил трубку. Коко, выпрямившись, сидел на столе и внимательно смотрел на хозяина. Квиллер почувствовал себя неудобно. Давным-давно они с котом изобрели игру со словарём, которая забавляла их обоих.
– Ладно, давай поглядим, что можно сотворить со скрэблом, – обратился он к коту и рассыпал по картонному столику фишки с буквами. – Выуживай буквы, а я попробую составить слово.
Коко близоруким взглядом смотрел на маленькие квадратики, но не двигался. Однако стоило Квиллеру начать самому выбирать фишки, кот тотчас понял идею и вытащил Т, О, К, Л, Д, А и В. Квиллер составил «водка».
– Оно стоит всего тринадцать очков, – пояснил он, – а те, которые я не использовал, стоят два. То есть тринадцать – два в мою пользу. Если хочешь выиграть, нужно использовать согласные типа «ф» или «щ» и поменьше гласных.
Словно поняв, что к чему, Коко так взялся за дело, что чуть не побил Квиллера, однако тому подошло время переодеваться к ужину.
– Без обид, – сказал Квиллер, – но если честно, с Графиней играть куда веселее.
Он взял такси и поехал в центр; поужинал в средневосточном ресторане и отправился на вернисаж в галерею «Бессингер-Тодд». В каньонах финансового района пятничную тишину нарушали подъезжающие к галерее автомобили всех мастей. Три лакея в красных трико едва успевали подскакивать к дверцам; гул, стоящий внутри помещения, был слышен даже на улице. Гости входили в зал, где в большом количестве присутствовали любители искусства, хотя искусство не являлось главным предметом их интереса. Гости бродили как заведённые, пили шампанское и старались перекричать грохот музыки. Музыканты, в свою очередь, начинали играть громче, стараясь заглушить рев голосов. В центре внимания находился молодой человек с длинными, по плечи, светлыми волосами. Казалось, он возвышался над всеми собравшимися.
Оглядевшись, Квиллер понял, что, кроме Джерома Тодла и кисломордого арт-критика из «Прибоя», никого не знает. Бар его не интересовал, а буфет аж в четыре ряда осаждали оголодавшие гости. Что касается произведений искусства, то он не увидел ничего такого, что, будь у него перепланированный яблочный амбар, он захотел бы повесить на его стены. Основным пятном экспозиции являлись три больших полотна, на которых прожорливые едоки пожирали закуски: художник, похоже, был тот же самый, который в 14-А нарисовал оргию со спагетти.
На балконе, вдалеке от толпы, он обнаружил небольшую коллекцию керамики, выдувного стекла, скульптуры из нержавейки и бронзы, а заодно и немного воздуха. Его больше всего заинтересовали выставленные на подставочках керамические диски. Похожие на сплющенную корку пирога, тонкие, как бумага, они были украшены слоями волнистой глины и обожжены в сероватых грибных тонах.
Пока он озадаченно присматривался к ним, из-за спины раздался энергичный голос
– Чёрт меня раздери, если это не лучшие усы к востоку от Миссисипи!
Квиллер повернулся и увидел высокую стройную женщину с прямыми седеющими волосами и чёлкой, он узнал главу городских керамистов.
– Инга Берри! – воскликнул он. – Какой приятный сюрприз!
– Квилл, я думала, что вы умерли, пока не прочитала о вас в сегодняшней газете. В ней написали правду?
– Никогда не верьте тому, что пишут в «Утренней зыби» – предостерёг он. – Вы не могли бы объяснить, что это такое? – И показал на диски.
– Вам что, нравится эта белиберда? – проговорила она и нахмурилась.
Инга Берри была известна своими огромными керамическими, размещенными на колесах и загадочно расписанными вазами.