8
На этом рукопись новосибирца обрывалась.
— А автомобиль? Дорвался Эдик до иностранно автомобиля?
— Пока не знаю.
— Как? Ты же сам плавал с Эдиком. Ты лично таскал на плече его кожаную сумку.
— Вторая часть еще не написана, я только обдумываю ее.
— Да, — заметил я. — Такой образ привлечет внимание общества…
— Это и плохо! — занервничал Илья. — В этом и заключается великий парадокс. Чтобы избавить Будущее от эдиков, о них надо забыть. Писатель же все называет вслух, и эдики в итоге въезжают в Будущее контрабандой, через чужое сознание, через чужую память.
— Не преувеличивай. Кто вспомнит в Будущем о таких, как Эдик?
— Книги! — воскликнул Илья. — Люди Будущего не раз будут обращаться к нашим книгам. А я ведь не написал еще о физике Стеклове, о его невероятной машине, которую он подарил миру, я почему-то пишу пока об Эдике, хотя писать о нем мне вовсе не хочется. Лучшие книги мира, Иван, посвящены мерзавцам. Не все, конечно, но многие. Эти эдики, они как грибок. Сама память о них опасна. Каждого из нас перед началом эксперимента следовало бы подержать в интеллектуальном карантине лет семь: мы не имеем права ввозить в Будущее даже отголосок памяти об эдиках.
— Можно подумать, что мы только и будем говорить о нем встречным.
— Боюсь, — сказал Петров, — как бы среди встречных мы не встретили самого Эдика.
9
В сентябрьский дождливый вечер мы уходили в Будущее.
Новый корпус НИИ, возведенный в районе бывшего поселка Нижняя Ельцовка, давно вошедшего в черту города, был почти пуст. В здании оставались энергетики, техники, вычислители, члены специальной Комиссии и, конечно, оба писателя, явившиеся из-за дождя в шляпах и в плащах, впрочем, достаточно приличного покроя, хорошо обдуманного нашими дизайнерами.
Выбор на участие в первой вылазке (ставшей, как известно, и последней) пал на моего друга. Новгородец не расстроился. С видимым удовольствием он возлежал в глубоком кресле; он спросил, указывая на пузатую капсулу МВ, торчавшую посреди зала:
— Она исчезнет?
Мой друг хмыкнул.
— Вероятно.
И нервно засмеялся:
— Впрочем, я исчезну вместе с ней. А я даже не знаю, больно ли это?
— Не волнуйся, — успокоил я Илью. — Принцип действия МВ, как известно, лежит вне механики.
— И я даже не знаю, — не дослушал меня Илья, — действительно ли мы попадем в Будущее, или видения, если они перед нами пройдут, явятся лишь побочным эффектом всех этих не столь уж ясных мне физических экспериментов?
— Не волнуйся, — успокоил я своего друга. — Мы попадем именно в Будущее, в потом вернемся сюда. И уверяю тебя, мы будем находиться в Будущем столь реальном, что там запросто можно набить шишку на лбу. Поэтому помни, хорошо помни: никаких непродуманных контактов. Мы можем оказаться в пустынном месте, нас это устроит, но мы можем оказаться и в толпе. Если тебе зададут вопрос, отвечай в меру его уместности, если тебя ни о чем не спросят — помалкивай. Ты можешь попасть в центр дискуссии — веди себя естественно. Отвечай, но не навязывайся. Слушай, смотри, запоминай, сравнивай. Случайная фраза, случайный жест — для нас нет ничего неважного. Ведь это наше Будущее, которое, опять же, создавали мы сами!
10
…странные, без форм, фонари, даже не фонари, а радужные пятна мерцающего тумана, плавали в рыжей дубовой листве. Мы не видели ни проводов, ни опор, небо висело над нами мягкое, вечернее, и нигде не раскачивались те бесконечные, закопченные, скучные, как сама скука, троллейбусно-трамвайно-электро-телеграфные провода, та тусклая мертвая паутина, что в конце XX века оплетала чуть ли не всю поверхность материков.
— Лужи! — удивился Илья вслух, но почему-то шепотом. — Взгляни, лужи!
— Почему бы им не быть?
— Они веселые…
Похоже, он с кем-то спорил. Может, со своим новгородским коллегой, не знаю, оставшимся сейчас далеко в Прошлом.
В нашем Настоящем.
Подумав так, я сразу ощутил всю тяжесть временных пластов, всю тяжесть утекших и продолжающих утекать мгновений, физическую плотность которых мы столь душно ощутили в момент перехода МВ в Будущее.
МВ мы оставили в каких-то пышных кустах. Не похоже, что в заросли кто-то заглядывал, рядом ни единого следа, хотя на соседних аллеях перекликались, шумели люди, как за час до начала футбольного матча. Впрочем, как мы ни вслушивались, ни в одном голосе, даже самом громком, невозможно было уловить и тени той агрессивности, которой, как это ни странно, долгое время питался спорт.
Мы будто вернулись в дом, в котором давно не бывали.
Дом был ухожен. Воздух напитан влажными запахами. Веселые дорожки из пористого упругого материала вели в глубину огромного сада или парка. Все было знакомо, и все — внове. А еще заметной была некая необычная успокоенность в самой природе и даже в голосах. Но осенняя, совсем другая успокоенность, которой я до сих пор не могу найти четкого определения. И наш НИИ не был виден, возможно, его перенесли в какое-то более удобное место. Я уж не говорю о тех деревянных одноэтажных домиках, что так долго и не всегда мирно коптили небо в нашем далеком времени.
Илья толкнул меня локтем:
— Не страшно?
— Это наш город, — заметил я. — Почему нам должно быть страшно?
— А я волнуюсь…
И неожиданно предложил:
— Заглянем на минуту к Курочкину. Где-то здесь должна стоять дача писателя Курочкина. Он домосед, было бы интересно взглянуть на старика…
— Очнись! Какая дача?! Какой Курочкин?!
— Ну не Курочкин, так Обь. Давай посмотрим на Обь, — нервно запыхтел Илья. — Мне трудно без привычных ориентиров, мне нужна привязка. Город можно перестроить, дачу снести, человека переселить, но река всегда остается рекой, если над ней даже куражатся. Идем же, глянем на Обь.
— Нет, Илья. У нас другая программа.
В потоке людей, вдруг хлынувшем из боковой аллеи, мы ничем особенным не выделялись. Пожалуй, несколько старомодны, так нам уже не по сорок лет… Ну, бредут себе по аллейке два немолодых человека, головы непокрыты, ветерок трогает седину. Приятно шелестит дождь, совсем не осенний, домашний, какого не испугается и ребенок. А люди…
Люди, похоже, спешили…
— Куда они могут спешить?
Илья только пожал плечами.
В стороне, за дубовой рощицей, раздавался время от времени неясный механический шум — то ли шипение пневматики, то ли что-то нам неизвестное; шипение — и сразу гул множества голосов.
— Пикник? Массовое гуляние?
— Скорее уж встреча с Эдиком, — опять запыхтел Илья. И схватил меня за руку: — Ты что, не видишь? Ты смотри себе под ноги!
Пораженный, я даже остановился.
Упругая дорожка, по которой мы так хорошо шли, вьющаяся, разветвляющаяся, там и там впадающая в большую аллею, почти везде была весело разрисована цветными мелками. Я и не заметил их потому, что они были веселыми — эти мелки, которыми тут развлекался явно не один человек.
«Сегодня у эдика!»
«Ждем у эдика!»
«Приходи к эдику!»
«Весь вечер у эдика!..»
Неизвестный нам эдик, пусть имя его и писалось со строчной буквы, был здесь, кажется, личностью популярной.
Но кто он? Почему его имя поминается так часто? Почему к нему рвется столько людей, и где он принимает такую прорву народа?
Неожиданно мы развеселились.
— Эдик, да не тот, — подмигнул мне Илья, правда, все еще излишне нервно.
А в довершение ко всему в той стороне, где по нашим предположениям, должен был находиться академгородок, вдруг вознеслись в вечернее небо бесшумные сияющие фонтаны, каскады, огромные облака огней. Они вспухали, торжественно лопались, расцветали в небе, как чайные розы, и шум толпы, сошедшей с очередного электропоезда (возможно, в конце главной аллеи располагалась станция метро), сразу стал ровней и слышнее.
— Что выкрикивают эти люди? — удивился я.