Но попробуй произнести что-нибудь такое вслух. Шайка расценит это как бунт.
— Жизненное пространство! — заорут в ответ горлопаны, и от их вопля вздрогнут качающиеся на воде утки.
— Нам нужно пространство строиться, пространство плодить детей, в конце концов, пространство, где можно свободно вытянуть хвосты! Завоевать! Отвоевать! — заходился Аттила. — Мы вернем все земли, украденные у нас людьми!
— …украденные людьми, — с готовностью подхватила шайка, ибо Аттила любил слышать отклик на свои горячечные речи.
— …людьми, — на долю секунды припоздал Грызун, за что был пронзен мгновенным взглядом вожака. Нынче вечером Аттила казался безумнее обычного… Нет, нет, надо поостеречься, держать при себе свои крамольные мысли. Во имя Великого Рубщика представь, что Аттила само здравомыслие. Закатившиеся глаза? Всего лишь игра света. Брызжет слюной? Нормальный вечерний голод.
— Бобры! — бесновался Аттила. — Ни минуты роздыха, пока все болота не сомкнутся с морем, как это было в дни нашего предка Великого Рубщика!
— …предка Великого Рубщика!
Аттила перешел с крика на зловещий шепот. Глаза-буравчики сверлили каждого, но особенно долго задержались на Грызуне.
— Вы все со мной?
— …все со мной!
— Кретины! — Он поднялся на задних лапах, возвышаясь над остальными. В крыше над его лежанкой была дыра, поэтому он мог выпрямиться. У Грызуна такой возможности не было. Да он бы и не осмелился этого сделать. — Я спрашивал: со мной ли вы? Нет ли среди вас отступника? — Его глаза неотрывно смотрели на Грызуна.
Ужас! Этот громила читает его мысли!
— Ни одного, Аттила! — пискнул Грызун. Эй, успокойся. Говори уверенно. — Все, как один, с тобой.
— …как один, с тобой! — подхватили все остальные.
— Двух вещей я не потерплю. Первое — предательства. И второе — глупости. Есть и третье, — вспомнил вдруг Аттила. — Люди. Они думают, что бобры всего лишь безмозглые точильщики, которые валят деревья и бездумно, подчиняясь инстинкту, строят плотины. Так они, эти люди, полагают. Но теперь все будет иначе. Великий План охватит все реки. Женщина становится с каждым годом слабее, а мы набираем силы. Растут плотины, и падают дожди. За зимой приходит весна, а за днем идет ночь… О… о чем это я говорил?
— О глупости, Аттила.
— Да, бобры день ото дня становятся умнее. — Пригвоздив этими словами глупость, он приступил к основной теме сходки. — Представьте свои отчеты. Грызун?
Уверенность вернулась к Грызуну. Во всяком случае, сегодня все обошлось.
— Я наведался на Пруд Акселя. Вода замерзла, но отряд вкалывает, валит лес, строит плотину. Я насчитал пять подточенных деревьев. Наши молодцы, ребята что надо, свалили их и плотно уложили в дамбу… Там и милашка одна была. Бобреночка что надо. С ней бы закрутить.
— Надеюсь, ими движет не только инстинкт? Ты растолковал им, какой они дьявольщиной занимаются?
— А как же! И они ответили «да». Мол, догадываемся, что это за чертовщина.
— Несчастных случаев не было?
— Никак нет. Ни одного.
— Хвалю, Грызун.
Однако бедняга уловил злобное свечение во взгляде вожака. А тот уже повернулся к следующему:
— Хрипун!
Хрипун сжался, будто ждал удара.
— Я проверял Пруд Пильщика. Они тоже дурака не валяют.
— А какого же дьявола они валяют?
Хрипун задумался.
— Они валяют запруду поперек канавы, что тянется вдоль человеческих владений.
Аттила одарил его острозубой улыбкой.
— Слышали? — обратился он к остальным бобрам. — Крепко дело поставлено. И это только начало Великого Плана. Грянет весна, канава переполнится водой, и там, где ступала нога человека, разольются пруды. Жизненное пространство! Lebensraum!
— Lebensra-aum!
— Хрипун, сегодня же передашь мою личную благодарность Пильщику!
Несчастный бобер замялся, испуганно перебирая лапами.
— Боюсь, не получится, Аттила.
— Не трусь, Хрипун! У настоящего бобра все получается.
Хрипун икнул. Над ним явно сгущались тучи. Грызун непроизвольно отступил подальше, в темный угол.
— На Пильщика упало дерево, — пролепетал Хрипун.
Глаза Аттилы сузились. Зубы заскрежетали. Бобры втянули головы, пытаясь спрятаться от гнева вожака в собственных шкурах. Из глотки Хрипуна вырвался короткий писк. Аттила поднялся над аудиторией, покачался под потолком и снова опустился на все четыре лапы. Он тяжело дышал, сдерживая ярость. Безумный блеск в его глазах немного угас.
— Пильщик был достойным бобром, — процедил он, — Это большая потеря.