Бокалы и чашки оказались закрытыми плотными крышками, а пить из них следовало через узкие носики. Последнее, возможно, наиболее полезное приспособление: ведь, подняв крышку с чашки горячего кофе, вы вполне могли обжечься, поскольку, несмотря на ничтожный вес, кофе, в силу инерции, мог вылиться на вас.
Мистер Кондо, раскладывая приборы, тихо проговорил мне:
— Сенатор, не участвовали ли вы в парашютных состязаниях в Солюс Лейкус?
Я воскликнул:
— Конечно, дружище! Вы тоже там были?
Он поклонился:
— Имел такую честь.
— А с чьим снаряжением?
— «Сокрушитель», Оаху.
— О, «Сокрушитель»! — почтительно откликнулся я. — Самый декоративный парашют в истории. Вы можете этим гордиться, старина!
— От имени своих коллег я благодарю вас, сэр! А вы?
— Я прыгал вместе с «Ликвидаторами Кэмпбелла».
Мистер Кондо присвистнул.
— Вот как! Вы, конечно, тоже можете гордиться!
Он вновь согнулся в поклоне и быстро вышел на кухню.
Я хмуро уставился на свою тарелку. Ясно — Кондо узнал меня! Но раз так сложилось и я отрекся от своих товарищей, то нечего щупать свой пульс и себя казнить. Просто надо выплеснуть себя на помойку!
— Ричард!
— Что?.. Ах да, слушаю, дорогая!
— Ты простишь, если я выйду ненадолго?
— Конечно! А ты нормально себя чувствуешь?
— Вполне, благодарю. Но мне следует кое о чем позаботиться.
Она встала и направилась к коридорчику, ведущему и в туалет, и к выходу, такой летящей походкой, которая больше смахивала на танец. При одной десятой притяжения нормально передвигаться можно, лишь используя магнитные подошвы и другие такие же приспособления. Либо иметь долгую практику: не прибегал же ни к каким захватам мистер Кондо: он просто скользил как кошка.
— Сенатор…
— Да, Билл?
— Она, что, свихнулась на мне?
— Не думаю.
Мне захотелось добавить, что я вряд ли буду сильно разочарован, если он упрется и не захочет лететь. Но тут же меня словно ударило: побуждать Билла остаться — все равно что выбрасывать ребенка. У него же не было никакой защиты!
— Нет, Билл, она просто хочет поставить тебя на ноги и сделать таким, чтобы тебя никто не смог порицать. Или за что-нибудь извинять.
Изрекши эту порцию махровой банальности, я вернулся в угрюмое состояние. Я сам себе приносил извинения. Нет, не вслух, а молча, в уме. Послушай, приятель, ведь то, что ты сотворил, и то, чем ты стал, — на все сто процентов результат твоей собственной вины. Целиком.
А что касается твоего кредита… Да, он чертовски мал. Имей честность признать и это! Но погляди: с чего ты начал и как дошел до звания полковника? С наиболее ублюдочных, гнойных мародерских банд, какие только существовали со времен крестовых походов. Ну и не говори больше о своем «полке»! Да ладно. Но ведь они не были «хладнокровными гвардейцами», не так ли? Теми-то пижонами? Черт, один ведь взвод Кэмпбелла… А, дерьмо!..
Гвен вернулась отнюдь не скоро. Я не засек время, но сейчас часы показывали уже почти восемнадцать. Я попытался встать, что оказалось нелегко при привинченных к полу столе и стульях. Она спросила:
— Я задержала ужин?
— Не слишком. Мы его съели, а остатки скормили поросятам.
— И прекрасно. Мама-сан не оставит меня голодной!
— А папа-сан не пожелал подавать без тебя.
— Ричард! Я предприняла кое-что, не посоветовавшись с тобой.
— А я нигде не читал, что ты обязана со мной советоваться. Но с полицией ты хоть сумела не повздорить?
— Ничего такого. Но ты обратил внимание на вечно шныряющих по городу субъектов в фесках? Это экскурсанты туристической конторы Луна-Сити.
— Так вот кто это такие! А я-то думал, что к нам вторглись турки.
— Считай так, если тебе это больше по душе. Но мы и сегодня видели, как они шастали вверх и вниз по Лейн и Камино, покупая все, что не кусается. Мне кажется, большинство из них не остается здесь на ночь — у них основная программа рассчитана на Луна-Сити и там уже оплачены гостиницы. Вечерние шаттлы наверняка битком набиты…
— Пьяными турками, блюющими в свои фески или храпящими на подушках кресел.
— Вне всякого сомнения. И мне подумалось, что на более ранний шаттл, тот, что летит в двадцать часов, попасть легче. И я купила билеты и зарезервировала места.