– Слыште, музики! А музики! Слыште!..
И тут доктор – под руку ведь – задевает сосудик, и тот под давлением начинает фонтанировать кровью во все стороны, неуловимый. Все сейчас же костенеет.
А Валера, как только увидел кровь, так и потерял сознание – пошатнулся и сначала медленно, а потом все быстрей повалился вбок. О стену головой – бряк! – и сполз на пол.
Мичман чисто рефлекторно дернулся в его сторону, а доктор ему как заорет:
– Стоять!!! Стоять!!! Не трогать! Сам! Сам, сука, уползет!
И – о, чудо! – Валера пришел в себя и выполз.
Сам, сука.
Мерзость и циркуль
У морозовцев командир – дрянь. Его так и зовут: Наша Мерзость. Он любит расположиться в проходе и ноги на что-нибудь положить так, чтоб проход перегородить, а ты, если пробираешься, то должен у него спросить разрешения, а он не торопится, любит потомить, а то и вопрос тебе какой-нибудь задаст: из устава спросит.
А в специальности – жуткий дурак. Сколько из-за него горели: что-то включит, да не то, а потом сам же объявит тревогу и огнегаситель даст на неподготовленных людей.
А штурмана своего он постоянно в жопу колет. Циркулем.
Как штурман в штурманской своей над картой стоит – конечно, раком. Вот он подберется к нему сзади и уколет.
А тут их штурман заболел, и меня к ним прикомандировали на задачи в море идти.
Что такое задачи для штурмана? Это кошмар: ни сна, ни жизни.
И вот стою я после всплытия над картой раком, и тут вдруг сзади боль раздирает – до пищевода пронзает.
И я, чисто машинально зверею, хватаю еще один циркуль, разворачиваюсь – а там он, ухмыляющаяся рожа, – и я ему в бедро как всадил, вытащил и еще, и еще раз.
Он обалдел, кровища – а меня не остановить. Я кричу ему: «Прекратите! Прекратите!» – а сам все втыкаю в него циркуль и втыкаю.
Наконец он от меня побежал, да в дверь никак не попадает; попал – никак по трапу не спустится, а я за ним, догоняю и колю, догоняю и колю.
Он через переборку нырнул, дверь задраил и на болт закрыл, чтоб я не ворвался.
А я перед дверью стою, циркуль сжимаю, а сам ему говорю: «Товарищ командир, откройте, я хочу извиниться перед вами за свою несдержанность».
А он мне через дверь говорит: «Фигушки!»
И правильно. Вот только бы открыл, я б ему – и в глаз! И в глаз!
Икра
Мы с Вовкой Кочетовым при погрузке продуктов ящик красной икры свистнули.
Не с тем, конечно, Кочетовым, который мог в гальюне нассать от двери и до окна, а с другим, который был на нашем корабле военным медиком, и еще однажды он на лошади сдуру по поселку ездил: шел он росистым утром на службу, вдруг видит лошадь, он на нее, а она понесла – в общем, до обеда скакал, за что имеет взыскание от командира базы.
А тут погрузка – продукты идут струей, а в боковую струечку попался ящик. Открыли – икра.
А ее уже спохватились, ищут.
Конечно, можно было сознаться: мол, совесть замучила и прочая ерунда, но тут нас «жаба задавила» – жадность замучила.
Тем более что интендант – жулик, и мы так решили: пусть ему сделают больно.
И потом он так рьяно ее искал – слюни до колена, что даже неприлично выглядел со стороны.
Ничего, решили мы, пусть хоть раз пострадает за дело.
А старпом уже розги для него приготовил, и мы этот свист с удовольствием икрой заедали, потому что приняли решение съесть ее до последнего зернышка.
Вовка меня каждый день уговаривал: «Ну, Васенька, ну еще капельку!» – а я ему говорил: «Уже не могу! Не лезет!» – но жрал.
А потом мы в ночи пустую банку мяли и сами в мусор зарывали – в этом деле никому нельзя доверять.
А интенданту выговор впаяли, что мы с Вовкой, который, пока ест, вечно всю рожу в икре вымажет, единогласно одобрили.
А икра, такая зараза, к гортани прилипает так, что ее только бургундским и можно смыть.
Но тут мы оказались жутко предусмотрительными и бургундского тоже наворовали.
Рукопожатие гиганта
Я его немедленно узнал. Вместе служили, но тогда он вроде ростом меньше был, что ли.
А тут – гора, метра два в высоту и столько же поперек.
Он мне сразу:
– Узнал?
– Узнал, – говорю.
И он мне руку пожал – я как в тиски попал.
– Слушай, – говорит он, отпуская мою руку, – у меня к тебе дело. Мне тут все твердят: «Геннадий Петрович, а чего вы рассказов не пишете? Мы же, как соберемся где, так вы здорово рассказываете, всякие случаи. Вот бы вам записать». Вот и я думаю: пора. Кратко о себе: служил. Потом в диверсанты поменялся. Там пять лет отлопатил и получил все, что положено, вплоть до простатита. Ушел на командную должность. Потом – академия. Далее – перестройка, и всех на хер. Пошел в демократы. Думал, там люди, оказалось – дерьмо. Покрутился среди нынешнего ворья – не мое. Не могу на развес родиной торговать. Какой из меня чиновник. Я их, как вижу – рука сама пистолет ищет. Человек я решительный, могу и на месте кончить. Ушел. Сперва в бизнес. Нефть. Перестреляли всех. Думаю: хватит. Каждый день похороны. Ушел в народное образование. Оказалось, тут полно наших. Военные кафедры – это все мое. Я учить люблю. Получается. И результаты неплохие. Видишь, как оно растет, и в этом частичка твоего труда имеется. Теперь о главном: насчет письма. Я напишу, конечно, но это все не то. Когда рассказываю – смешно. Замолчал – все захлопнулись. Записать можно, только будет ли так же весело на бумаге? Как считаешь?