— Дело архисложное, мистер мэр. При обычном расследовании убийства круг подозреваемых ограничен. Муж, друг, враг, соперник и так далее. Начинают вырисовываться мотивы и версии, поле деятельности сужается. Мы работаем с человеческим материалом и даже в самом запутанном деле рано или поздно добираемся до истины. Но в этом случае... Как тут можно сузить поле деятельности? С чего начать? Между жертвами нет никакой связи. Нет подозреваемых. Нет улик. Каждое убийство приводит в тупик. Кот может быть любым жителем Нью-Йорка.
— И спустя столько недель, инспектор, вы все еще это заявляете?— воскликнул мэр.
Инспектор поджал губы.
— Я готов прямо сейчас вручить вам мой значок.
— Нет-нет, инспектор. Я просто размышлял вслух. — Мэр посмотрел на комиссара. — Ну, Барни, что нам делать теперь?
Комиссар тщательно стряхнул пепел:
— Откровенно говоря, делать нечего. Мы предпринимали и предпринимаем все, что находится в пределах человеческих возможностей. Я мог бы предложить тебе нового комиссара полиции, Джек, но сомневаюсь, что это удовлетворит кого-нибудь, кроме «Экстры» и ей подобных, а тем более что это поможет поймать Кота.
Мэр раздраженно махнул рукой:
— Вопрос в том, действительно ли мы делаем все возможное. Мне кажется, мы можем ошибаться, считая Кота жителем Нью-Йорка. Предположим, он приезжает из Байонны, Стэмфорда или Йонкерса...
— Из Калифорнии, Иллинойса или с Гавайских островов, — добавил Эллери.
— Не думаю, Квин, что подобные шутки нас к чему-то приведут, — сердито сказал мэр. — Речь идет о том, Барни, предпринимали ли мы что-нибудь за пределами города.
— Все, что могли.
— Мы предупредили каждый населенный пункт в радиусе пятидесяти миль от города по меньшей мере шесть недель назад, — сказал инспектор. — Велели им присматривать за психами. Но до сих пор...
— Никто не может упрекнуть нас в том, что мы концентрируем внимание на Манхэттене, Джек, пока у нас не будет конкретных оснований действовать иначе.
— Моим личным мнением, — добавил инспектор, — было и остается то, что Кот — обитатель Манхэттена. Мне он кажется местным зверем.
— Кроме того, Джек, — сухо промолвил комиссар, — наша юрисдикция ограничена городом. За его пределами мы можем только брать в руки оловянную кружку и просить милостыню.
Мэр со стуком поставил свой стакан и отошел к камину. Эллери рассеянно принюхивался к своему виски, комиссар снова занялся сигарой, доктор Казалис и инспектор Квин смотрели друг на друга через комнату, моргая, чтобы не заснуть, а миссис Казалис сидела прямо, точно гренадер.
Мэр внезапно повернулся:
— Доктор Казалис, каковы шансы на расширение зоны вашего исследования?
— Мы сосредоточились на Манхэттене.
— Но ведь психиатры имеются и за его пределами?
— Естественно.
— Что, если привлечь их?
— Ну, это заняло бы несколько месяцев, и вам все равно бы не удалось проверить всех. Даже здесь, в самом центре, где я имею значительное профессиональное влияние, я смог добиться сотрудничества только шестидесяти пяти–семидесяти процентов врачей. Если в поле деятельности включить Уэстчестер, Лонг-Айленд, Коннектикут, Нью-Джерси... — Доктор Казалис покачал головой. — Что касается меня лично, мистер мэр, то мое участие отпадает. У меня нет ни сил, ни времени браться за подобный проект.
— Но не могли бы вы проверить хотя бы весь Манхэттен, доктор? Ответ может скрываться в картотеке одного из тридцати или тридцати пяти процентов врачей, которые отказались с вами сотрудничать.
Доктор Казалис нервно забарабанил пальцами.
— А я-то надеялся...
Миссис Казалис разжала губы:
— Эдуард, ты не должен сдаваться!
— Et tu[71], дорогая?
— Как ты можешь разом все бросить?
— Даже очень просто. Я был глуп, что взялся за это.
Миссис Казалис произнесла что-то настолько тихо, что доктор переспросил:
— Что, дорогая?
— Я спросила, не забыл ли ты о Ленор.
Она поднялась с дивана.
— Дорогая. — Доктор встал вслед за ней. — Ты сегодня расстроена...
— Сегодня? По-твоему, я не была расстроена вчера и позавчера? — Она закрыла лицо руками. — Если бы Ленор была дочерью твоей сестры, она значила бы для тебя так же много, как для меня...
— Думаю, джентльмены, — быстро сказал мэр, — мы достаточно долго пользуемся гостеприимством миссис Казалис.
— Простите. — Она сдержала рыдания. — Эдуард, пожалуйста, позволь мне уйти.
— Хорошо, дорогая. Дай мне поспать двадцать четыре часа и двухдюймовый бифштекс, когда я проснусь, и я продолжу с того места, где остановился. Договорились?
Миссис Казалис неожиданно поцеловала мужа, потом что-то пробормотала и выбежала из комнаты.
— Полагаю, джентльмены, — заметил мэр, — нам следует преподнести миссис Казалис несколько дюжин роз.
— Моя единственная слабость, — усмехнулся психиатр. — Никогда не мог противостоять выделениям женских слезных желез.
— Тогда, доктор, — предупредил Эллери, — вам, возможно, придется работать в более скверных условиях.
— То есть, мистер Квин?
— Если вы уточните возраст семи жертв, то увидите, что каждая из них моложе предыдущей.
Сигара едва не выпала у комиссара изо рта. Лицо мэра стало кирпично-красным.
— Седьмой жертве — племяннице вашей жены, доктор, — было двадцать пять лет. Если в этом деле можно что-либо предсказывать, так это то, что номеру восемь будет меньше двадцати пяти. Так что, если вам или нам не повезет, мы скоро начнем расследовать удушения детей. — Эллери поставил стакан. — Пожелайте от меня доброй ночи миссис Казалис.
Глава 7
Так называемые «кошачьи беспорядки» 22–23 сентября явились самым жутким примером mobile vulgus[72] после волнений в Гарлеме почти пятнадцатилетней давности. Но в данном случае толпа состояла в основном из белых, что подтверждало слова мэра на пресс-конференции в прошлом месяце об отсутствии «расовой подоплеки». Примитивный страх присущ всем людям, независимо от цвета кожи.
Изучающие психологию толпы обнаружили в «кошачьих беспорядках» немало интересного. Если женщина, чей истерический припадок, вызвавший панику в «Метрополь-Холле», в каком-то смысле выполнила функцию meneur[73], который появляется в любой возбужденной толпе; фитиля, вызывающего взрыв, — то ее, в свою очередь, привели в такое состояние команды отпора террору, появившиеся во всем городе в течение трех предыдущих дней, чья деятельность и явилась причиной присутствия женщины в «Метрополь-Холле». Никто не мог точно определить вдохновителя этих групп.
Недолговечное движение, ставшее известным как «Четыре дня» (хотя со времени возникновения до кульминационных беспорядков прошло шесть дней), впервые получило рекламу на страницах утренних газет в понедельник 19 сентября.
«Ассоциация соседей» была сформирована в минувший уик-энд в Нижнем Ист-Сайде под названием «Бдительные с Дивижн-стрит». На субботнем организационном собрании был принят ряд решений в виде «декларации», которую единогласно ратифицировали в воскресенье. «Преамбула» отстаивала «право законопослушных американских граждан в условиях беспомощности регулярных сил закона» объединяться «во имя общей безопасности». Каждый из живущих в обозначенном районе мог стать членом объединения. Особенно активно приглашались ветераны Второй мировой войны. Предстояло организовать группы патрулей — на улицах, в парках, на крышах. В каждом доме должен был дежурить отдельный патруль. В обязанности патрулей входила «охрана граждан от злодея, терроризирующего Нью-Йорк». (Возникли внутриорганизационные протесты против использования «высокопарных выражений», однако они стихли, когда комитет напомнил, но «на Дивижн-стрит и поблизости нас считают стадом свиней».) Дисциплина предполагалась военная. Патрульных следовало экипировать фонарями, нарукавными повязками и «доступным оружием для защиты». Комендантский час для детей установили с девяти вечера. Уличное освещение намеревались поддерживать до рассвета — специальное соглашение об этом заключили с владельцами домов и магазинов.