— И я тоже. — Селеста появилась в дверях с куском хлеба в одной руке и ножом в другой.
Должно быть, Пигготт и Джонсон упустили их вчера вечером, подумал Эллери.
— После прошлой ночи мы поняли, что вы были правы.
— В чем, Селеста?
— В том, что подозревали Джимми, меня и кого угодно.
— Очевидно, мы хотели услышать, как вы скажете: «Возвращайтесь — все забыто», — усмехнулся Джимми и снова взялся за ложку.
— Значит, вы поджидали меня здесь?
— Когда мы услышали новости, то поняли, что вас задержало. Я заставил Селесту лечь на вашу кровать — она валилась с ног, — а сам поместился на этом диване. Есть какая-нибудь связь между Стеллой Петрукки и остальными?
— Нет.
— А что насчет этого поэта из фермерской семейки? Как его зовут?
— Уитэкер. — Эллери пожал плечами. — Доктор Казалис вроде бы им заинтересовался, и они собираются тщательно его обследовать.
— Похоже, я никудышный репортер. — Джимми бросил ложку. — Ладно, скажу. Вы хотите использовать нас снова?
— У меня нет для вас поручений, Джимми.
— А для меня? — спросила Селеста.
— И для вас тоже.
— Вы не желаете иметь с нами дело?
— Желаю. Но у меня нет для вас работы. — Эллери встал и полез за сигаретой, но затем махнул рукой. — По правде говоря, я сам не знаю, что делать. Я совершенно выдохся.
Джимми и Селеста обменялись быстрыми взглядами.
— Вы просто-напросто смертельно устали. Все, что вам нужно, — это несколько часов в объятиях Морфея[87]. Кофе, Селеста!
Разбудили Эллери громкие голоса. Включив ночник, он встал с кровати, надел халат и шлепанцы и поспешил в гостиную.
Голос звучал по радио. Инспектор Квин сидел в кресле. Джимми и Селеста разместились на диване среди кучи газет.
— Вы все еще здесь? — обратился к ним Эллери.
Джимми что-то буркнул, опустив на грудь острый подбородок. Селеста неуверенно поглаживала вытянутую голую ногу.
Инспектор выглядел усталым и измученным.
— Папа...
— Слушай!
«...сообщили к вечеру, — продолжал голос. — Короткое замыкание на станции метро «Канал-стрит» вызвало панику — пострадало сорок шесть человек. Поезда с вокзалов Гранд-Сентрал и Пенсильвания отходят с опозданиями от полутора до двух часов. Выезды из центра города забиты несколькими рядами автомобилей вплоть до Гринвич-Виллидж и Уайт-Плейнс. Транспортные пробки заблокировали все дороги Манхэттена в сторону Голландского туннеля, туннеля Авраама Линкольна и моста Джорджа Вашингтона. Власти округа Нассау сообщают, что основные магистрали Лонг-Айленда вышли из-под контроля. Полиция Нью-Джерси, Коннектикута и северной части Нью-Йорка докладывает, что...»
Эллери выключил радио.
— Что происходит? — ошеломленно спросил он. — Война? — Его взгляд скользнул к окнам, словно ожидая увидеть пламенеющее небо.
— Нью-Йорк превратился в Малайский архипелаг, — с усмешкой ответил Джимми. — Амок[88]. Придется заново переписывать книги по психологии. — Он начал вставать, по Селеста удержала его.
— Драки? Паника?
— Вчерашний скандал в «Метрополь-Холле» был только началом, Эллери. — Инспектор еле сдерживал гнев. — Произошла цепная реакция. К тому же убийство Стеллы Петрукки в самый разгар беспорядков сослужило дурную службу. Паника распространяется по всему городу.
— Все бегут, — добавила Селеста.
— Куда?
— Никто не знает. Просто бегут.
— Прямо эпидемия «черной смерти», — сказал Джимми Маккелл. — Мы вернулись в Средние века. Нью-Йорк — очаг эпидемии в Западном полушарии, Эллери. Через две недели здесь можно будет охотиться на гиен.
— Заткнитесь, Маккелл. — Старик оторвал голову от спинки кресла. — Беспорядков в самом деле много, сынок. Драки, ограбления... Особенно скверные дела на Пятой авеню, Восемьдесят шестой улице возле Лексингтон-авеню, Сто двадцать пятой улице, Верхнем Бродвее и в районе Мейден-Лейн. И сотни дорожно-транспортных происшествий. Никогда не видел ничего подобного в Нью-Йорке.
Эллери подошел к окну. Улица была пуста. Где-то выла пожарная сирена. На северо-западе небо полыхало.
— И они говорят... — начала Селеста.
— Кто «они»? — Джимми снова рассмеялся. — Вот почему я сегодня так горжусь тем, что являюсь одним из капилляров системы кровообращения, формирующей общественное мнение. На сей раз мы его действительно сформировали. — Он отшвырнул газету. — Ответственная журналистика и трижды благословенное радио... Старина Рип[89] хочет слышать новости — ведь он проспал историю. Правда ли, что объявлен общегородской карантин? Что все школы закрывают на неопределенный срок? Что цыплята папаши Кникербокера[90] будут эвакуированы в лагеря за пределами города? Что все авиарейсы из Ла Гуардиа, Ньюарка и Айдлфилда отменены? Что Кот предпочитает зеленый сыр?
Эллери молчал.
— К тому же, — продолжал Джимми, — прошли слухи, что мэр подвергся нападению Кота, что теперь ФБР ведет расследование, а не полицейские управления, что фондовая биржа завтра не будет работать — а это факт, так как завтра суббота. — Он выпрямился на диване. — Эллери, я днем побывал в городе. В магазинах сумасшедший дом. Все только и заняты обсуждением слухов. По пути я заглянул домой посмотреть, удалось ли отцу и матери сохранить спокойствие в этом бедламе, и знаете, что я увидел? Швейцара на Парк-авеню, бьющегося в истерике. Братец, это конец света! — Джимми сердито ударил себя по носу. — Этого достаточно, чтобы отказаться от принадлежности к человеческой расе. Ладно, давайте выпьем.
— А как насчет Кота? — спросил отца Эллери.
— Ничего нового.
— Уитэкер?
— Казалис и психиатры возились с ним весь день и, насколько я знаю, все еще возятся. Но они вроде бы никаких отклонений не обнаружили. А мы ничего не нашли в его берлоге на Западной Четвертой улице.
— Неужели я все должен делать сам? — осведомился Джимми, наливая виски. — Тебе не полагается, Селеста.
— Что же будет теперь, инспектор?
— Не знаю, мисс Филлипс, — ответил старик. — И более того, не думаю, что хочу знать. — Он встал. — Эллери, если позвонят из управления, скажи, что я сплю.
Инспектор вышел, шаркая ногами.
— За Кота! — провозгласил Джимми, подняв стакан. — Пускай у него высохнут все потроха!
— Если ты намерен пьянствовать, Джимми, — сказала Селеста, — то я пойду домой. Я все равно собиралась уходить.
— Правильно. Ко мне.
— К тебе?
— Ты не можешь оставаться одна в своей грязной дыре. Все равно тебе рано или поздно придется познакомиться с моим отцом. Что касается мамы — она будет разливаться соловьем.
— Очень любезно с твоей стороны, Джимми. — Селеста густо покраснела. — Но это невозможно.
— Ты можешь спать в кровати Квина, но не можешь в моей! Почему?
Селеста рассмеялась:
— Это были самые ужасные и самые чудесные двадцать четыре часа в моей жизни. Пожалуйста, Джимми, не порть их.
— Не портить? Да ты просто пролетарский сноб!
— Я не могу позволить твоим родителям считать меня ребенком из трущоб, которого подобрали на улице.
— Ты сноб!
Эллери внимательно посмотрел на Маккелла:
— Вы беспокоитесь из-за Кота, Джимми?
— Да, но на сей раз и из-за кроликов. Они начали кусаться.
— Ну так из-за Кота вы, во всяком случае, можете не волноваться. Селеста в безопасности.
Девушка выглядела озадаченной.
— Это почему? — спросил Джимми.
— По той же причине, что и вы. — И Эллери обратил их внимание на неуклонное снижение возраста жертв. Потом он набил трубку и закурил, наблюдая за слушателями, которые уставились на него так, словно он только что продемонстрировал фокус.
— И никто этого не заметил! — пробормотал Джимми.
— Но что это означает? — воскликнула Селеста.
89
Имеется в виду Рип ван Винкл, герой одноименного рассказа американского писателя Вашингтона Ирвинга (1783–1859).
90
Кникербокеры — прозвище ньюйоркцев (по имени Дидрика Кникербокера — вымышленного автора «Истории Нью-Йорка» Вашингтона Ирвинга).