П: Представил себе, как младенец-Гефест, упавший в море, задумчиво смотрит вверх, на Олимп, и говорит: «Ништяк! Просто женщина с расшатанной нервной системой».
К-С: Отлично, сын! В этом второе и, возможно, главное отличие «детской» обиды от «взрослой». Слишком мал круг значимых людей у ребенка, и слишком они значимы, чтобы свободно менять «хорошие», но неадекватные модели на «плохие» – адекватные. Младенец вообще не может «сказать»: МАМА – ПЛОХАЯ. Отвергнуть мать (молоко, тепло, безопасность) – это смерть. Настоящая. Поэтому детские обиды – не просто обиды, это ТРАВМЫ. Они, как глубокие шрамы, никогда не зарастают. Чем ближе к началу – тем глубже шрам.
П: Хватит на сегодня, ОК? Мне подумать надо. Песенку споешь?
К-С: Заказывай жанр.
П: Устрашительно-ободрительный. С элементами древнегреческой трагедии.
К-С: С элементами? Пожалуйста! [Демонстрирует сыну картинку с древнегреческой скульптурой – крепенький младенец борется с двумя толстыми змеюками – и поёт]:
Любая мать, презрев свой долг,
Пусть цену твердо знает:
Любой младенец – это Бог,
А Бог – он покарает.
И не надейся, что Гефест,
Не уповай на случай.
А если бог войны – Арес?
А если Зевс могучий?
Но выбор есть, и он неплох:
Ты просто принимаешь,
Что твой младенец – это Бог,
И с ним в Олимп вступаешь.
К-С: Ну как?
П: Жанр выдержан. Только, папа, младенцы – они тоже всякие бывают…
К-С: А это уже другой вопрос, божественный ты мой. Мы же сегодня говорим о детской травме, не о родительской. Но и родительская стоит на том же фундаменте: неадекватная модель. Твоего собственного ребенка. Помнишь: «Ну что ж, ничего, – подумала она, – ведь из него мог выйти очень противный мальчишка. А так получился очень симпатичный поросенок!»
П: [смеясь] Но это несерьезно!
К-С: «Алиса» – очень серьезно! Поймешь позже. А сейчас можешь почитать Гельмута Фигдора «Дети разведенных родителей: между травмой и надеждой». Вот тебе цитата на сон грядущий:
«Почему, однако, происходит это «выживание» раннего детства? Одно только вытеснение не может дать фундаментального психоаналитического познания. Но можно себе представить, что постепенное изменение детских объекто-отношений, в которых дети приобретают все больше автономии по отношению к родителям, уменьшает также давление обороны: если я стал независимым от родителей, то ослабляется также инициируемая страхами оборона! Итак, почему взрослый «невротик» боится своих инфантильных влечений и фантазий так, как если бы он все еще был маленьким, зависящим от любви и благосклонности родителей ребенком?»
АУ-11: Убийственный гнев Геракла
К-С: Привет, сынок! Можно узнать, что донесло тебе твое замечательное подсознание по поводу вчерашней цитаты на ночь?
П: Это где о взрослом невротике – почему он сохраняет свои младенческие паттерны? Ни-че-го!
К-С: Отключилось, значит. Бывает. А сам что думаешь?
П: А тоже ничего! Во-первых, я не взрослый; во-вторых, не невротик; в-третьих, по детским травмам у меня материала нету – вы с матушкой постарались. И потом – я же Кот! Ну, откуда мне знать «почему взрослый «невротик» боится своих инфантильных влечений и фантазий так, как если бы он все еще был маленьким, зависящим от любви и благосклонности родителей ребенком?» Мы, Коты…
К-С: Умолкни! Как ты собираешься стать психотерапевтом, если не жаждешь познать основы Человечьей психики? Материала у него нету! Будет тебе материал! Закроем лавочку – и всё: иди, лови мышей.
П: Ой, папа, нет! Что-то меня занесло. Я, честно, не думал над цитатой. Наверное, это как-то связано с нарушением процесса взросления? Давай разбираться вместе! Только сначала скажи, что за младенца ты мне вчера показал и что он делает – что это у него в руках?
К-С: Младенец – Геракл, в руках – змеи: он их душит, чтобы самого не придушили.
П: Опаньки! Мама подложила?!
К-С: Ну ты и параноик, Пушок. Хотя почти попал. Только не мама, а мачеха. Гера.
П: Опять Гера!
К-С: Опять. И причина та же: ревность, если по-бытовому. А по-нашему: фрустрация от невозможности полностью контролировать своего Верховного мужа. Слушай историю Геракла. Она и о взрослении тоже.