А тот мальчишка из другого лета, его недруг, какое имя он носил? Они враждовали только потому, что каждый претендовал на роль лидера летнего лагеря. Кто из них победил в той странной борьбе, так похожей на страсть? Глеб никак не мог вспомнить этого. Да это больше и не имело значения…
Глава 5
Слоняясь среди гостей, Женька и не скрывала того, что непривычная злость нарастает в ней, заставляя поеживаться, как от колючей шерсти, раздражающей кожу. Им так хорошо тут втроем, ну, вчетвером, считая Огарка. А сейчас чужие люди в доме, который тоже пока не стал родным. А вдруг стены впитают не ту ауру? И опять Светлане придется обходить со свечкой все комнаты, все углы, нашептывая что-то, наверное, уговаривая дом принять и полюбить их. Или, по крайней мере, дать им наконец пожить спокойно.
Последние три года в старой квартире были похожи на кошмар. Ожидание переезда, который, как линия горизонта, с каждым днем уползал дальше и дальше, наэлектризовало все: истертый палас на полу большой комнаты (в другой не было ничего, голые доски), ручку древнего холодильника «Памир», одежду, ладони… Их било друг от друга током. Тесно, так тесно!
А еще в старой квартире умирала бабушка, в одночасье, после инсульта, превратившаяся в другого человека. Не в человека даже, а… Женька не могла подобрать слова. Обычно таких сравнивают с растением, но растение ведь не мажет стены калом, не пытается сбежать из дома на ночь глядя, чтобы заставить всех троих побегать по морозу, не ест вилкой суп…
«Но ведь она – живая», – уговаривала себя Женька после очередного приступа ненависти, заставлявшей ее кричать бабушке, изорвавшей на клочки ее учебники: «Чтоб ты сдохла! Один вред от тебя!» А та не понимала и улыбалась через окно уходящему солнцу, может быть, уговаривая забрать ее с собой. И у Женьки лицо горело до того, что кожа, казалось, вот-вот лопнет: «Она ведь живая, нельзя так…»
Рената влетала в эту угрюмую квартирку, как светлая фея. За ней тянулась гирлянда забавных эпизодов, которые она весь день собирала для дочери. И для выжившей из ума матери. Женька могла поклясться, что веселый голос Ренаты пробивался в сознание бабушки. И та улыбалась уже осмысленно, получая удовольствие от общения с дочерью, способной смеяться…
– Я хочу быть такой, как ты, – признавалась Женька не раз. – Приносить с собой свет… Но у меня не получается.
– Ты лучше меня! Умнее, красивее. – Рената произносила это так убежденно, что дочь начинала верить.
И они опять припадали друг к другу, не для того, чтобы подпитаться энергией, а напротив – с желанием поделиться.
Потому-то сейчас Женьке было так обидно за мать: напустила в дом чужих людей, старается угодить им, понравиться… Зачем это ей? Она и так лучше всех. Убеждение в этом с годами только усиливалось, хотя Женька не раз читала, будто своих матерей любят только в раннем детстве. Но Рената по-прежнему оставалась смыслом ее жизни, и, когда матери не было дома, Женька тосковала по ней, не находила себе места.
Светлана не могла заменить сестру, у нее самой истощались жизненные силы, если Ренаты слишком долго не оказывалось рядом. И только в присутствии сестры Светлана оживала и тоже начинала искриться, острить, и тогда пространство заполнялось смехом, от которого у их кота подергивались уши. Но Огарок терпел. Наверное, дал себе слово безропотно сносить все причуды этих женщин, подобравших его котенком на пепелище церкви…
Выскользнув из дома, Женька быстро обошла участок, принадлежавший им, и направилась в лес. Ей понравился лес – смешанный, не скучный. Сейчас все в нем только вспоминало себя таким, каким было прошлым летом: лопушки выросли размером с подорожники, папоротник был не крупнее листьев петрушки. Если не поднимать глаза, вокруг было кукольное царство, Женьке даже стало жаль, что больше нельзя усесться с игрушками прямо на траве, не опасаясь клещей…
Желая отогнать соблазн, она подняла голову и, пытаясь увидеть все вокруг Мишкиными глазами, улыбнулась смешному, бутылочному стволу сосны, проследила темный блеск рябиновой кожи, наводящий на мысль о старом столовом серебре. Перезрелые, словно раздутые ветром пушинки вербы золотились на солнце, сливаясь в светящееся облако.