Котел
Книга первая
КАК ПРОБЕЖАТЬ ПОД РАДУГОЙ?
1
Рубанок ахал, пролетая над сучком. Стружка завивалась сухая, прочная, и только в местах, приходившихся на сучок, она крошилась и в ней возникали продолговатые глазки.
В подвале было прохладно, но взмокла на спине Андрюшина майка: тешет доски спозаранок и еще совсем не отдыхал. Да он и не уморился. Играючи работаешь, когда ладони будто бы срастаются с гладью лиственничной колодки и струг остро отслаивает от дерева кудрявые полосы.
Во дворе загалдели ребята, кормившие голубей: чужака увидели.
Андрюша выскочил из подвала. Голубиная стая ввинчивалась в небо. За нею, поблескивая розовыми крыльями, тянулся чужак.
Стал следить из-под руки за стаей.
Был Андрюша из тех юношей, которые запоздняются в мальчишестве. Пора уж им начинать бриться, а они все медлят и сердито нахохливаются, едва кто-нибудь напомнит об этом. И волнуют их тайные вдруг повзрослевшие желания, но они с тревогой относятся к ним как к чему-то противоестественному, даже преступному. И в плечах раздались, а в талии словно бы ужались, и все мускулы ног выкруглила, уплотнила невесть откуда взявшаяся телесная мощь, однако они опасливо подступают к тяжелой вещи, прежде чем взять ее на плечо. И никак они не прекращают хороводиться с мальчишками, невзирая на возмущенные наставления родителей, а также на издевку сверстников.
Всем в подъезде, где он жил, да и во всем их дворе, состоящем из шести пятиэтажных домов, казался Андрюша некрасивым. В родной семье Андрюшу считали страшненьким, лишь мать находила его миловидным. Если с ней не соглашались, она обещала, что он, погодите-ка, скоро п о д о й д е т: долго опара киснет, зато пироги красны.
В действительности ничего уродливого в облике Андрюши не было. Внешность его оставляла неприятное впечатление по другим причинам. Он сильно обрастал: перепутанные волосы, которые обычно зачесывал пятерней, закрывали высокий лоб, а зачастую и левый глаз. Правда, один правый глаз видел не хуже, чем оба сразу — левый всегда невольно зажмуривался на свету. Чуть-чуть золотея, на верхней губе проступали полумесяцем усики. Их золотистость и коричневый цвет глаз находились в том согласии, которое образует в лице выражение милого простодушия. Но это выражение редко замечалось: взгляд отвлекали черные, редкие и кудрявые бакенбарды и подобная им своей несуразностью растительность на подбородке. Черные толстые волоски, что скручивались шариками по краям подбородка, вызывали у дворовых парней охоту поиздеваться над Андрюшей. В удобный момент кто-нибудь из них нацеливался пальцами и вырывал с корнем такой шарик. Это служило поводом для потехи над Андрюшей. Он затевал драку, его укрощали целой оравой. Отец — Никандр Иванович — досадовал на Андрюшу: откуда, мол, они у тебя берутся, эти волоски, служащие признаком собачьей старости?
— От верблюда, — огрызался Андрюша.
И все-таки он выглядел бы иначе, если бы его чуть получше одевали. Впрочем, и ему самому, как он говорил, не нравилось вылупляться[1]. Обычно он ходил в канареечно-желтой футболке и в узеньких, с манжетами выше лодыжек, брюках, в просторечье называемых стручками. Футболка обозначала ключицы, выпирающие крупно и тяжело, как у грузчика; из-за того что штанины «стручков» едва ли не лопались на икрах, ноги производили впечатление нелепо огромных. Его единственный костюм лежал в сундуке, закрытый на «гирьку». Ключи от замка носила в кармане бабушка Мотя. Прежде чем выдать костюм, она терзала Андрюшу вопросами: куда он намерен идти, зачем собирается вырядиться, не прожжет ли рукав пиджака папиросой? Он нечасто просил у нее костюм, унижаться не хотелось, поэтому, появляясь в нем среди ребят, нервничал: они перемигивались, пробовали материал, шерсть с лавсаном, на ощупь, якобы от восторга прищелкивали языком.
Только в присутствии сизоволосой Натки, перешедшей, как и он, в девятый класс, у Андрюши появлялось желание быть в костюме из шерсти с лавсаном. При этом он словно раздваивался: один Андрюша как бы украдчиво поглядывал на славную Натку, другой — запущенный, костлявый, в пузырящихся над коленями брюках, следил за своим двойником, краснея. Сегодня он даже не успел застесняться: мимо быстро прошли с тяпками на плечах Натка Лошкарева и ее мать, которую с легкой руки бабушки Моти звали в доме не Анной, а Нюрой Святославовной. Натка, прежде чем юркнуть за матерью в стрельчатую каменную калитку, повращала перед собой кулаками. Движение ее рук походило на движение паровозных шатунов.