Несловоохотливость, хмуроватость Игнатия Симоновича поначалу угнетала их. При нем они вроде бы ужимались, от чего теснило в груди. Без него невольно дышали с отрадой, словно долго сидели взаперти и вырвались на волю. Потом, когда он принялся делать из тальника свирели и обучил их, они воспрянули духом: доступный ведь человек, добрый без притворства. Этаким Степанида и помнила его, да решила — переменился. Скольких людей, едва узна́ешь, что выпрыгнули в начальство, как украли у них внешность и душу. Однажды спрашивала об этом отца: мол, почему? В отчаянии махнул рукой:
— Азиатцы. — И добавил: — Отсутствие культуры руководства. Общество, почитай, наподобие свежей мартеновской плавки: надо по изложницам разлить, в нагревательных колодцах подержать, на блюминге прокатать, прогнать через рельсо-балочные станы, проволочно-штрипсовые, на токарных станках обработать и в таком роде. Учиться будем точность достигать, шлифовать, шабровать, полировать. Помаленьку культуру накопим. Дурень, примитивный пример привел. С металлом управляться легко, человеку с собой, с другим человеком — ох и сложно. Противоречие сложилось: мы, начальство, в целом не выше своих подчиненных, ниже. У нас невежество, самонравность, необязательность, аморальные потачки, хапужничество, притязания на исключительную обеспеченность… В буран с зимника собьешься. Вместе с лошадью пурхаешь по сугробам. Зимник надо накатать. Часто пурхаем по глубоким снегам.
Ладил свирели, одевшись в темно-синюю гимнастерку с накладными карманами, в галифе такого же мягкого сукна. Сапоги не натягивал. Лапы грел, белые, как оспой изъеденные: носки крупной вязки из собачьей шерсти носил, от ревматизма. Поработал он на разных ответственных должностях: директором винокуренного завода, заведующим пимокатных мастерских, председателем колхоза, управляющим местной конторой государственного банка. Теперь руководил потребительской кооперацией района. Но, о чем бы его ни спросил Никандр, неуклонно сворачивал к гражданской войне, когда командовал отрядом рабочих железоделательного Пестовского завода. Года за четыре до женитьбы на Вероньке подряжался возить магнитную руду с горы Атач в Светлорецк, где и познакомился со ссыльным революционером Вышеславом Мариановичем Коперницким. Раньше у него была охота записаться в партию эсеров, а Коперницкий склонил его к большевикам и устроил каталем на рудный двор. Немного погодя, вызнав, чем он д ы ш и т, направил на Пестовский завод для укрепления партийной ячейки большевиков. Оттуда пробовали забрить в солдаты — германская вовсю бушевала, однако военно-медицинская комиссия оставила Игнатия из-за начавшейся у него чахотки. Вернулся к родителям в Сыртинск. Позабыл о революционной борьбе, внушив себе, что чахотка привязалась к нему скоротечная. Отец Игнатия, сыроварный мастер, был брезглив, да и за семью боялся, отделил его с Веронькой во флигель, из-за чего сын чуть не р е ш и л себя. Зато уж и снабжал отец Игнатия продуктами, необходимыми для поправки: сливками, конопляным маслом, барсучьим и кабаньим салом, медвежатиной, бараниной, верблюжатиной.
Он говорил, злобясь:
— Залить ей глотку жиром. Не дам Игнашку сглотнуть. Залить — и ваши не пляшут.
Игнатий размордел, плоский его остов даже мясом оброс. Ко времени, когда дутовщина распространилась по Уралу, он уже выздоровел и вступил в Пестовский отряд, над которым, благодаря неожиданно обнаружившейся военной смекалке, храбрости, распорядительности, стал командиром.
Перво-наперво он заговаривал о Коперницком. Хулили за грубость, за высокомерие. Не так оно! Честный был. Полосонет напрямик, как саблей перед глазами, другой с минуту ничего не видит. Гневливый часто бывал. До потрохов переживал за судьбу революции. Изо дня в день наблюдать верховодство эсеров среди рабочих металлургического завода, на котором сам же бухгалтерией занимался, — не то что сделаешься гневливым, лютовать начнешь. Он не лютовал. Да, ежели серчал, — буря, акман-тукман[13], деревья мог с корнем вырывать, лошадь опрокинуть, железо с дома сдунуть. Гораздо сильней влиял бы, кабы местным был. Серчал на наше местничество. О нем, как что: пришлый, чужак. В красной рубахе любил ходить: цвет революции. За это и хватались противники: палаческая, вроде того, рубаха, пробрался к нам сюда кровь пускать. Пролетарская, внушал, революция. Жертвы японской войны, на германском фронте люди всяк день от пуль и снарядов мрут — достаточно, земля от человеческих смертей перестанет рожать. И правда: голод после гражданской. Откуда знал? Неужто действительно войны аукаются недородами, повальным мором от голода и эпидемий? Неужто закон существования?