Когда никого дома не было, попыталась выдернуть туго вдвинутую во флакон пробочку. В конце концов пробочка подалась, от ее серединки, вроде как от талии, зашелестев, натянулось подобие бумажной юбочки, подолом которой было обклеено горлышко флакона. Открыть флакон еще мешала шелковая нитка, привязанная к горлышку и к пробочке. Заткнула флакон, так и не воспользовавшись духами. Но и этого было достаточно, чтобы домашние уловили в землянке присутствие неизвестного им аромата. И все по отдельности удивлялись:
— У нас откуда-то приятный запах?!
А Никандр Иванович даже вспомнил, что, едва кончилась война и еще не установили демаркационных линий, он со своими разведчиками катанул на бронетранспортере в Париж, где и обнаружил, что ни одна француженка мимо не пробежит, чтобы не шарахнуть тебя по сопатке целой оранжереей ароматов. Рассказавши это, он зажмурился и так глубоко втягивал в себя воздух, будто мог довнюхиваться в их землянке до парижских парфюмерных запахов. Потом он вспомнил о том, как французский офицер, выросший в Алжире, поднял тост за величие Советской Армии, а когда выпил шампанское, откусил край от хрустального фужера, расхрумал, проглотил, и ни беса с ним не стряслось. Степаниде подумалось тогда, что он о тосте алжирского француза рассказал намеренно: заметил в ее глазах огорчение по поводу «оранжерейных ароматов» и отвел от с к л о н а в ревнивые соображения.
И все-таки Степанида принесла духи из кладовки, не без стыдливости, пробкой, как советовала продавщица магазина «ТЭЖЭ», подушила алюминиевую седину на висках мужа, русые, по-прежнему младенчески тоненькие волосенки Андрюши, бант на Люськиной косичке. Матрена Савельевна не далась, чтоб невестка прикоснулась пробочкой к воротнику бумазейной кофты. Сроду не пользовалась этим господским баловством. Инженерши со Светлорецкого завода с жиру бесились, вот и умащивали себя мурой навроде тех парижских фуфочек. Лучше бы ребятишкам купить на базаре стакан медку. Старшая дочь Ольга, учившаяся в седьмом классе, прибежав из школы, одобрила мать: всегда в землянушке запах картофельного погреба, а теперь — такая прелесть! Степанида соврала, будто бы «Красную Москву» ей подарили от профсоюзного комитета коксохимического цеха за старательность, Никандр Иванович догадался об уловке жены, и это возбудило в нем жалость и гордыню самца.
Есть люди, в которых, независимо от достоинств и п о л о ж е н и я, с детства заметно для них самих и зримо для окружающих чувство самовлюбленности. Именно таким чувством, как бы главенствовавшим в нем над всеми другими чувствами, обладал Никандр Иванович. Он был умен и чуток, однако чувство самовлюбленности зачастую сильно убавляло его ум и чуткость. По этой причине он не замечал, что она не испытывает радости… В действительности обычно у Степаниды оставалось о нем впечатление как о человеке, воспринимающем всех сутью своего личного состояния: счастлив — все довольны, нервничает — все мандражируют, зажурился — все в грусти.
И на этот раз не понял, не ощутил Никандр Иванович, что поверх беспокойства женщины было в Степаниде гораздо более важное чувство: прикрыть, стушевать, ну хотя бы нейтрализовать тот урон, неожиданно неприятный, до оскорбительности, который нанесли ее организму труд и скудость военного времени, а еще рождение Андрюши в одна тысяча девятьсот сорок третьем году. Тогда ей было тяжко, и все же радостно его появление, и она никак не могла взять в толк печальные сетования свекрови:
— Ишь, бутуз, как к титьке припал. Да он же вытянет тебя до основания, кровинки в тебе не останется.
Едва Степанида увидела на вокзале демобилизованного из армии Никандра, — он шел помидорнолицый, справный, даже брюшко натягивало китель, — ей сразу вспомнились слова Матрены Савельевны, и она подумала: «Он молодцеватый, а во мне ни кровинки. Куда я ему такая?» — и стало страшно.
Она покупала духи и пользовалась ими неохотно, зато увлеклась засушкой цветов, трав, кореньев, древесных листьев. Их кладовка превратилась в желанное местечко для семьи. И дети, и муж, и свекровь забегали туда подышать духовитым воздухом. Степанида рвала богородскую траву, майский полынок, весенние шишки сосны, собирала цвет липы, рябины, иван-чая, шиповника, желтых кувшинок, почки березы, листья горной вишни, свежие побеги можжевельника и лиственницы, рыла корешки смородины, солода, рдеста.
Когда пила отвар из корешков смородины или протирала тело водой, настоянной на лепестках кувшинок, она ощущала не только физическую свежесть, но и душевную полноту, что и примиряло Никандра Ивановича с тем, что она до неузнаваемости изменилась, а порой возбуждало в нем страстную тягу к жене и тихое обожание в недели мужской бестрепетности.