- Эй! Ты один?
Парень в лохматой шапке сунул голову в дверь подсобки. Внимательно оглядел маленькое помещение. Слишком долго и слишком внимательно, хотя достаточно было беглого взгляда, чтоб убедиться, что кроме Борисова в ней никого нет.
- Один, - сказал Павел.
- Ну правильно, - сказал оглядчик. - Напарник - я, а меня же нет.
Павел промолчал.
- Так ты Борисов?
Пашка кивнул
- Толян?
- Павел.
- А я Василий. Слышь, Толян, тут мне отлучиться надо. Уголька пообещал бабке родной. Нет, ты не беспокойся, я сам. Я уже нагрузил, пока ты совершал осмотр. Четыре мешка. Бабка шесть просила, но более четырех на салазках не увезти, а другой техники сегодня нет под рукой. Я туда и обратно. Обратно с бутылкой. Посидим за знакомство. А?
- Да я ...
- Ты вентилёк на подпитке приоткрой. Давление у тебя упало. Пошел отбор. Ты смотри, если упадет ниже полутора, а подпитка не поднимает, мастеру звони. Значит, прорвало где-то. Ну, я мигом.
Спина напарника как-то очень уж быстро метнулась к выходу.
Манометр над котлом показывал 1,8. Возвращалось воды из системы несколько меньше, чем уходило в нее. Павел приоткрыл подпитку. Проверил температуру. Стрелка упала до 56. Перо самописца подрагивало. Неужели работает? На почти всех котельных, где Павлу приходилось трудиться или их посещать, эти приборы бывали в забвении. Полагалось им быть опломбированными, и пломбу, присмотревшись, Павел нашел. На диаграмме, там, где застряло перо самописца, вычерчивая кривую температур - дрожащим почерком, сходным с писаниной Витяя - было написано неприличное слово. Стандартное, из трех букв. Наверное, это он шутки ради и написал, решил Павел. Хотя пломба, конечно... Но с другой стороны, если задаться целью...
Он взял лопату, черенок ее был недавно насажен, еще свеж, не затёрт. Известно, что лучшие черенки получаются из осины, если брать во внимание только представителей местных древесных пород.
Подходя к угольной куче, он заметил издали слабо мерцавший красным маленький огонек, и опять на секунду поддался испугу, предположив, что так должен выглядеть злобный крысиный глаз. Какая-то трусоватось, неопределенное беспокойство, а может предчувствие тревожили его сегодня с утра. Он тут же взял себя в руки. Скорее всего, это дотлевал окурок, брошенный напарником.
Он подхватил огонёк на лопату и, закидывая в топку, рассмотрел, что это все-таки был не окурок, а уголёк. Как он туда попал? Снова напарник? Может, заглядывал в топку, проверял, пока Павел занят был телефоном? Уголёк и выпал.
Павел закинул десяток лопат, подошел к самописцу, хотя и догадывался, что для поднятия температуры даже на полградуса потрудился он слишком мало. Стрелка самописца дрогнула, и он понял, что ошибся с трехзначным словом. Вернее, оно оставалось трехзначным, но значило нечто другое - хан... Присмотреться к нему внимательней помешал шорох у входной двери.
- Пусти погреться, хозяин.
Двое вошли в кочегарку и топтались у холодного резервного котла, бывшего к выходу ближе, чем прочие. Это что еще за пришельцы? Третий визит за неполные полчаса. Один был бородат, другой просто небрежно выбрит. Их можно было принять как за бомжей, так и за местных оседлых жителей, которые, как успел Павел заметить днем, небрежностью внешнего вида от бродяг почти что не отличались.
- Грейтесь, - хмуро позволил Павел. - Только водку не пить. Ясно?
- Не-е... Гады будем, - сказал бомжи.
Они протиснулись мимо Павла в подсобку, прикрыв за собой дверь. Павел демонстративно дверь распахнул, оставив ее открытой, и вернулся к работе.
Потери тепла за счет незаконного отбора горячей воды из системы бывали значительные. Это так же предполагало едва ль не полуторный расход угля. Как они его списывают? Ведь есть же нормы.
Обратка была чуть теплая. Наверное, и трубы не везде изолированы. А может, теплоизоляции вообще нет. Если, как мастер пророчествовал, за ночь действительно серьезно похолодает, то при таких потерях заявленную температуру не удержать.
Он заглянул в дверь подсобки. Бомжи вопреки увереньям в том, что не гады, лили в стакан, держа бутылку в кармане, какую-то жидкость. Вероятней всего, самогон. В этом квартале неудачников и забулдыг его гнали ведрами.
Вверху плавал дым, уходя в отверстие под потолком. Это окно, узкое, как бойница, размером примерно полметра на полтора, вероятно, и предназначалось для естественной вентиляции. Днем же давало свет. Амбразура располагалась метрах в четырех от уровня пола. То есть выше котла.
Особенно много дыма скапливалось в помещении во время выемки шлака. В прошлом году угорел вот так один приятель Борисова, Вовка. Или нет, Вовка с кем-то насмерть поссорился во время распития и был убит. Иван угорел. А Вовку обломком черенка от лопаты проткнули.
Этой осенью Борисов с трудоустройством несколько припозднился. И вышел не в октябре, как в былые годы, а двумя месяцами позже. Устраивался он только на зиму. Котельных в городе было много, и поработать он успел едва ль не на всех. Ежегодно, с октября по апрель включительно. После чего увольнялся и несколько месяцев существовал на пособие. В этом году и уволиться раньше пришлось - в феврале, в разгаре загула, после которого он бросил пить и продержался уже восемь месяцев. Даже жизнь стала казаться иной - интересней, прекрасней. Были попытки уйти в завязку и раньше, но кончались всегда одинаково: привычный мир не хотел отпускать. Этот мир хватал его своими липкими лапами и тянул на дно, опуская ниже преисподней, какой ему казалась порой кочегарка. Он теперь возвращения к прошлому пуще смерти боялся.
Разговор в подсобке становился громче. Приятели принялись распоясываться. Бутылку уже не прятали, нагло выставив ее на стол.
Первый котел тем временем догорел. Павел занялся его чисткой, подгребая длинной кочергой шлак и вываливая его в тачку. Помещение мигом наполнилось дымом, теплом, пеплом. Павел отметил, что котлы отличались исполнением. Первый был более древний, с колосниками. У второго, который находился сейчас в работе, уголь укладывался непосредственно на рубашку из труб.
Он нагрузил первую тележку, набрав полную грудь дыма и пыли. Потом зашел за телогрейкой в подсобку, злясь на гостей, нарушивших условия собственного пребывания, хотя ничего другого, конечно, от них не ожидал.
- Допили? Выметайтесь, - хмуро сказал он.
- Я из твоего стакана не пил, - огрызнулся небритый, хотя для Борисова разницы не было, из каких стаканов они пили и будут пить.
Его более мохномордый друг лишь посмеивался в бороду. Борисову захотелось взять эту морду за бороду и вывести вон. Но он взял себя в руки. Пусть подежурят у телефона, пока он вывезет шлак.
Проходя мимо, он бросил взгляд на стрелку прибора: слово, что выписывало перо, увеличилось на одну букву и было: хана...
Он удивился. Испугался. Успокоился. Не факт, что хана - ему. Самописец продолжал работать. Подождем, что дальше выйдет из-под пера. Быть может, последуют разъяснения. Быть может, это шутка электрослесаря, хитроумно настроившего прибор таким образом.
- Новенький... - услышал он спиной голос небритого. - Прошлый то ли уволился, то ли отравился, то ли с ума сошел
Бородатый буркнул что-то, что Павел не разобрал.
Он выкатил груженую шлаком, чадящую тачку. Вывалил содержимое между столбом и уборной, на равном от них расстоянии, чтобы ни то, ни другое не воспламенить. Поглядел на краснеющий шлак. Поднял голову к небу - звезд не было. Ветер стих. Бросил взгляд на балкон, на соседний дом. Нет, девки не было. Этот окраинный квартал, населенный жителями, собирался отходить ко сну. Он подышал пару минут морозным воздухом и загнал тачку внутрь.
Он не заметил, как они вошли, четверо. Не глядя на него, не испросив разрешения. Прошли мимо, оттолкнув, даже отбросив его с пути, хотя места им, чтобы пройти, было достаточно. Тачка им больше мешала, но тачку не тронули, а его отшвырнули так, что он лицо чуть себе не расквасил об обмуровку котла.