- Тоже артист?
- Осветитель. А что носа нет - так то собака оттяпала. Я же ее только понюхать хотел.
- Давно это с вами? - посочувствовал Павел.
- Да вон там, за углом, - сказал пострадавший, ответив тем самым на вопрос где, а не когда. - Да что - нос. Нос - ерунда. У тебя-то, вона, руки нет...
Но еще прежде, чем безносый договорил, Павел почувствовал неимоверную тяжесть в правой руке, как будто к ней стопудовое привязали. Хотя то, к чему привязали, правая рука, то есть, вдруг престало существовать. А стало, наоборот, отсутствовать. Он открыл рот, глупо уставившись на пустой рукав, из которого ничего не высовывалось. Однако чувство тяжести не покидало. И чесаться начал пустой рукав. Павел слышал, что есть такие фантомные ощущения.
- Осветитель, конечно, не то, что артист, - продолжал осветитель, как будто не замечая волнения Павла. - Ему и без носа можно. Другое дело - артист. Если настоящего нет, бутафорский прилепливают. Нос, это ведь что? Кончик лица. А потеряв кончик лица, теряешь лицо. Вот Сережечка - артист одной фразы! Всего одну реплику произносил, пока не заклинило. Только одну - но как! Тута вас додж дожидается! Артистам быть хорошо. И слава им, и любезности. Девушки отдают им честь. То есть дань восхищения преподносят натурой. Глянь-ка, опять есть.
Сначала появилась рука, на прежнем, как ей и положено, месте, только сжатая почему-то в кулак, а потом и тяжесть совсем отпустила.
Баба, теперь рука. Неужели всё возвращается на круги своя, к селенитам?
- Зачем пришли? - хмуро спросил Павел, потирая руку, разжимая и сжимая кулак.
- Проведать вас да проверить: пиплу тепло ль? - сказал Данилов. - А то в соседнем квартале милиционер замерз. Замерз, - повторил он с новой строки и с большим значением. - Это... как его...
- Участковый, - подсказал Сережечка.
- Такова главная новость на этот час, которую и сообщаю вам лично со вполне понятным прискорбием. Милиционеры - существа слишком теплокровные для наших стуж. Смерть его была легкая и незаметная для страны. Но все равно, я б себе такой участи не пожелал. И хотя вероятность этого, а вернее невероятность, равна нулю, мы, подумавши, тоже зашли погреться.
- Между прочим, дверь была нагло закрыта. Наглухо, - сказал Сережечка.
-Так как... как же вы вошли?
- Как - как... Просочились - и все тут. Мы же всепроникающие, как бациллы.
- Вот кочегарка только не та...- сказал Данилов.
- Неуловимо напоминает нечто готическое... Или лже-ампир. То есть как так не та? - нахмурил светлые бровки Сережечка. - Или глаза меня обманывают, или я обманываю мои глаза? Та... - Он обвел взглядом стены. Кивнул на коллегу-Виллиса. - Вон и терминатор висит. И девки голые. И телевизор пятого поколения. Инструмент и инструкции. Лавка, табурет, стол. Единство места и мебели. Каких еще надо улик? Однако по лицу вижу: у вас неприятности, - обернулся он к Павлу. - Неприятностей мало, но все крупные. И при вашей нахмуренности могут перерасти в беду. Мы вам некстати?
- Я вот недавно Букварь читал: мама мыла раму и была не рада гостям, - вставил Данилов.
- Чем вообще занимаетесь? - спросил Павел, чтоб не отвечать на вопрос Сережечки, ибо если отвечать на него со всей искренностью, то пришлось бы невежливо. А он что-то начал испытывать странную робость по отношенью к этим гостям.
- Согласно занимаемому положению, - сказал Данилов, начиная гундосить и валять дурака.
- Как вы могли или не могли подумать, мы здесь не вполне по своей воле, - сказал Сережечка, обходя стол и усаживаясь на лавку лицом к двери. Данилов тут же присел у торца стола на табуреточку. Сережечка открыл папку и сначала заглянул в нее одним глазком, потом развернул ее шире. - Здесь у нас отчетность, договора. Договор аренды, договор на консигнацию. 'Общественный договор' Руссо. Так... Договор с предыдущим клиентом, что претензий к нам не имеет и не будет иметь, что бы с ним и когда бы то ни было ни случилось. Вот и подпись, пожалуйста: Елизаров. То, что подпись подлинная, заверено им же. Та-ак... Бланки карт-бланшей, лицензия на убийство. Справка о том, что умный; справка о том, что дурак. Визитная карточка, - он издали помахал визиткой, демонстрируя ее Борисову. На ней промелькнул Веселый Роджер. - На улице подобрал, - пояснил он теперь уже своему приятелю.
- Визитку? - переспросил тот, взяв ее из рук приятеля и внимательно рассмотрев. Потом сунул ее в карман.
- Папку, - ответил Сережечка.
- Значит, не ваша? - с некоторым облегчением спросил Павел.
- Наша-наша, - успокоил его Сережечка. - Так, а что есть у вас?
И он, по-хозяйски шаря в столе, вынул и выложил перед собой: коробок спичек, луковицу, книжку без начала и конца, шариковую ручку, настолько измызганную, словно ее на помойке нашли, и столь беспощадно искусанную, словно кочегарская кривая кириллица журнальных отметок стоила сим беллетристам непомерных усилий.
Сменный журнал он выложил перед собой последним и сразу раскрыл. Прочее же обратно в ящик смахнул.
- Какое нынче число?
- Половина одиннадцатого, - ответил Данилов.
- Надо же, а как на дворе темно. Глянь, что написано обезьяньим почерком: 'Пил, пью и буду пить!'. Вот дурак! - Он хихикнул. - Смену принял от Елизарого. Видишь, и тут Елизарый. А ты - кочегарка не та, кочегарка не та. Кстати, это не ваши тридцать рублей, затесавшиеся меж страниц?
- Тридцать? Нет, - отказался Павел.
У него были свои тридцать рублей, которые он тут же ощупал в кармане: на месте. Он рассчитывал утром после смены по пути домой хлеба на них купить.
- Хватит на фунт лиха. - Сережечка выложил три десятки на середину стола и вернулся к записям. - А вот уже некоторое обобщение: 'Пипл как пил, так и будет пить. Веселие Руси есть пити'. Неисправимый романтик, этот нижеподписавшийся кочегар.
- Так это пэ? - нагнулся к нему Данилов. - А я букву бэ так пишу.
- Одно пишем, другое в уме. Этот вышевыпивший кочегар Елизарый не так прост. Патологический политолог. Жаль, что пишет бессвязно. А то бы ему в советники. Хотя мысль прослеживается. 'В отечестве небезупречно... Ликвидация безалаберности во всей стране... Довести до нужного ужаса', - продолжал цитировать Сережечка. - Нет, он - готик! 'Небольшой фашизм и Европе не повредит'. Это Елизарый уже будучи сумасшедшим писал.
Данилов фыркнул и, сунув руки в карманы, эффектно, с преувеличенным вуаля фокусника, вынул и выставил две бутылки чего-то красного, ударив донышками о стол так, что Борисов вздрогнул. Ему показалось, что бутылки разлетятся вдребезги. Но обошлось.
- Нам многое надо обмыть за этим столом, - подмигнул выпученным глазом Данилов Павлу.
Наверное, инспекция, предположил Павел. Тогда понятно. Инспектора, они еще больше нашего пьют.
- С нами рюмочку для романтики?
- Нет, - резко отрезал Павел.
- Это правильно, - сказал Сережечка, ногтем очерчивая в журнале строку. - А то тут вот отмечено: 28- го ноября - споили кочегара Кочнева. Отчего и зачах очаг. Нет, нерадивый все же народ. Ничего не поделаешь с этой страной. - Он захлопнул журнал.
- А я с Елизарым согласен, - с неожиданным жаром сказал Данилов. - Распустился народ. Разболтался на вольном ветру. Страх на них уже не действует. Ужас нужен на них.
- В страхе Божьем жить не хотят, - согласился Сережечка.
- Не хотят, потому что не хочут!
- К вечеру накапливается желание выпить, глядя на эту страну. Хлобыстнешь этак соточку - и мир сразу и резко меняется к лучшему. Многое кажется по плечу. Не хочу портить вам вашу жуткую жизнь, - обратился высокий к Борисову. - В пьянстве, конечно, ничего хорошего, кроме плохого, нет. Но может накатите с нами?
- Да пошел ты... - обиделся Павел за жуткую жизнь.
- Ему либо выпить надо, либо морду набить, - сказал безносый. - А то так и будет хмуро хамить.
- Глядишь на иного - мол, образумился. Женщину себе завел, Тому. Полностью бросил пить. Разлюли-любовь, жизнь у человека налаживается. Исполнен исполинских планов.