Хрустнули суставы — не мои. Сосед упал на колени (на стене пошатнулось зеркало). И заскулил неожиданно тонким голоском: уже не грозно — жалобно.
— Пусти!.. — провизжал Кукушкин. — Больно!
Его пальцы в моей руке напряглись, но не сломались.
Сосед вздрогнул. Я чуть уменьшил «залом» — повёл руку Кукушкина в сторону. Мужчина послушно развернулся лицом к дверному проёму. Мне вспомнилось, как он «тогда» уводил из моей квартиры свою рыдающую дочь. Рука с заломленными пальцами не походила на поводок. Но годилась на роль длинной ручки-толкателя для детского велосипеда. Я аккуратно надавил на неё — сосед не заскрипел колёсами, а застучал коленями: послушно перебрался из прихожей (через порог) на лестничную площадку. Я отметил, что в это «третье сентября» Кукушкин не виделся мне грозным и большим «взрослым дядькой». «Обычный пьянчуга, — подумал я. — Сопляк. Ещё и паспорт не поменял на „стариковский“ — в сорок пять лет».
— Больно! — повторил сосед. — Пусти!
Я наклонился к его голове. Поморщил нос от неприятного запаха.
Суставы заломленных пальцев едва слышно хрустнули.
Кукушкин тихо взвизгнул.
— Так это и хорошо, что больно, — сказал я. — Боль прочищает мозги от дури. И замечательно отрезвляет. Не только при алкогольном опьянении. Но и при излишнем самомнении.
Позволил Кукушкину обернуться, заглянул в его поросячьи глазки.
Заметил: похожие на пудинг толстые щёки мужчины едва заметно вздрагивали.
— Папа передал тебе привет, — сообщил я. — Он просил меня присмотреть за тобой. Я пообещал ему: прослежу, чтобы ты поменьше курил. Особенно — около нашей двери. Курить вредно!
Надавил на пальцы.
Сосед заскрежетал зубами.
— Отец просил, чтобы я отметил каждую выкуренную тобой сигарету, — сказал я. — Гвоздём — на капоте твоей машины. Каждый окурок на лестничной клетке обозначу двойной чертой. Ты понял меня, урод?
Усилил залом.
Сосед похлопал губами.
— Понял! — пропищал Кукушкин. — Понял! Понял! Пусти!
Я заметил на его щеках слёзы: лишь пару капелек — не извилистые ручейки, чьи извилистые русла сегодня блестели на лице семиклассницы Лены. «Папа не ошибся, — подумал я. — Кукушкин — слабовольный трус и слизняк. Странно, что я его испугался — тогда…» Вспомнил слова тренера о том, что чем больше «шкаф», тем он громче падал. Я сам не раз доказывал это утверждение на практике — и когда учился на старших курсах института, и будучи дипломированным инженером. Отметил, что Кукушкин и на «шкаф» не походил — он разве что… напоминал мешок с гнилой картошкой. Именно — с гнилой: на это намекал его тошнотный запах. За «ручку-толкатель» я подвёл Кукушкина к приоткрытой двери соседской квартиры.
Не сломал ему пальцы — выпустил их и вернулся к своему порогу.
Сложил руки на груди — почувствовал: моё сердце билось ровно и спокойно.
— Щенок, — прошипел Кукушкин. — Убью! Раздавлю!
Он неуклюже поднялся с колен — едва не запутался в лямках подтяжек. Сжал кулаки. Взглянул на меня исподлобья и уронил на свой живот струйки слюны.
Я усмехнулся: в моих воспоминаниях сосед остался грозным толстяком — не жалким жиртресом. До самого отъезда в Первомайск я посматривал на дверь его квартиры с опаской. Ни разу не поругался с ним, подобно моему отцу. Изредка поглядывал в дверной глазок: безропотно смотрел, как сосед мусорил около нашего порога. Охотно поддавался на уговоры матери — помалкивал, не ссорился с Кукушкиным. Стыдился своего поведения. Искал ему оправдания. Признал себя слабаком и трусом. «Теория относительности в действии», — промелькнула в голове мысль. Отметил: то, что пугало меня шестнадцатилетнего, у меня нынешнего вызвало лишь брезгливое призрение.
Сосед склонил в мою сторону голову — будто нацелил на меня рога.
Я хмыкнул, взглянув на его босые ноги, и указал на Кукушкина пальцем.
— Если снова нагрубишь моей матери — проткну шины твоей машины, — сказал я. — А узнаю, что ты поднял руку на свою дочь — сломаю тебе мизинец. И не забудь о пометках на бампере!
Ударил ногой по соседскому тапку — в точности, как в «прошлое» третье сентября Кукушкин пнул Барсика.
Тапок улетел в пространство между лестничными пролётами, с тихим шлепком приземлился на одном из нижних этажей.
— За Леной отправишь свою жену, когда та явится с работы, — сказал я. — А до того времени девчонка будет у меня. Сам к моей двери больше не подходи: пришибу. Уяснил?