Работники «Комсомольской правды» пришли ровно в восемь часов. Будто явились в Алинин подъезд заранее и где-то на третьем или четвёртом этаже выжидали, пока большая стрелка на циферблате часов доберётся до цифры двенадцать: надеялись впечатлить нас своей пунктуальностью. Я запоздало взглянул на висевшее в прихожей зеркало — пригладил на голове волосы, поправил очки. Открыл дверь. Пропустил мимо себя Григалаву, пожал руку краснощёкому фотографу. Алина выдала гостям взятые из бабушкиных запасов тапочки, проводила москвичей в гостиную. Там я уже выдвинул на центр ковра журнальный столик, окружил его стульями: подготовил место для «дружеского чаепития» (на кухне уже полчаса остывали испечённые Ниной Владимировной блины).
— Поставлю на плиту чайник, — сообщил я.
Взбодрил Алину улыбкой — пошёл на кухню. Слуцкий увязался за мной. Олег нерешительно замер в дверном проёме; наблюдал за тем, как я возился около электроплиты. Мимо ног фотографа прошмыгнул Барсик. Кот замер около моих ног — будто намекнул, что «своих» в беде не бросит. Потёрся о мою штанину, боевито выгнул спину. Я заметил: при появлении москвичей я впервые стал для Барсика «своим», словно кот временно позабыл о своей ревности, признал меня «частью семьи» (решил, что мы с ним поспорим за внимание его хозяйки в отсутствие посторонних). Я наполнил чайник водой и пожалел, что не принёс сегодня от Алининой бабушки электросамовар. По-хозяйски пошарил в шкафчиках — отыскал запечатанную пачку с сухими чайными листьями.
— Это… Иван, — сказал фотограф.
Кашлянул.
— Ты ведь здесь куришь? — спросил он. — Я чувствую запах табачного дыма. Мне ведь он не померещился?
Фотограф смущённо пожал плечами и добавил:
— Не покурил по пути. Холодно было. Сигарета к усам примерзала.
Я усмехнулся, кивнул. Придвинул к Олегу погнутую крышку от банки с морошковым вареньем — предложил её в качестве пепельницы. Слуцкий встрепенулся, вынул из кармана мятую сигаретную пачку, поспешно прикурил сигарету и жадно затянулся табачным дымом.
Я вынул из холодильника недопитую мной сегодня ночью бутылку «Пшеничной» («Столичную» я теперь не пил, как и поклялся) — показал её Слуцкому.
Предложил:
— Может, пятьдесят грамм?
Олег удивлённо вскинул брови.
— Для Барсика покупали, — пояснил я. — Раны коту водкой промывал. Вот, полбутылки осталось.
Показал водку Слуцкому.
Добавил:
— Жалко вылить. Да и… выдохнется ведь.
— Полбутылки, — повторил фотограф. — Выдохнется.
Он пристально смотрел на бутылку — временно позабыл о сигарете. Вздохнул.
— Большая рана была, — сказал Олег. — У кота. Полбутылки на неё потратили.
Барсик потёрся головой о мою ногу, мяукнул.
Я кивнул.
— Большая. Сердечная.
Поставил запотевшую бутылку в центр стола.
— Да, — произнёс Слуцкий. — Для сердечной раны полбутылки даже мало.
Он затянулся дымом, выдохнул серую струю в направлении приоткрытой форточки.
Махнул рукой и тихо сказал:
— Давай, пацан. За здоровье Барсика. Полтинничек.
Я вынул из шкафа рюмку, наполнил её до краёв.
— А ты? — спросил Олег.
Он взглянул мне в лицо.
Я покачал головой, сказал:
— Рано мне ещё. Шестнадцать лет только исполнилось. Мама отругает.
Слуцкий усмехнулся, шагнул к столу и воровато оглянулся. Из гостиной доносились тихие женские голоса. Олег мечтательно улыбнулся. Залпом опустошил рюмку, пригладил усы. Закусил блином.
Я снова наполнил до краёв стеклянную ёмкость. Закрыл бутылку «неродной» пластмассовой пробкой. На этот раз Олег сам придвинул к себе рюмку — вновь бросил взгляд через плечо. Выпил. Закусил.
Слуцкий освободил меня от обязанностей бармена: сам наполнил рюмку, пока я заваривал чай. После третьего «полтинничка» взгляд фотографа подобрел. Москвич опёрся плечом о стену, задумчиво улыбнулся.
— Олег, — сказал я, — а когда напечатают вашу статью об Алине? Через месяц? Через два?
Плеснул фотографу четвёртую «дозу» водки. Слуцкий поспешно выпил её, пригладил усы и воровато оглянулся — в гостиной монотонно бубнили Григалава и Алина. Олег перевёл на меня чуть помутившийся взгляд, пожал плечами.
— Да кто его знает… — ответил он. — Хотя… может, и в начале марта. Очень уж нас торопили с поездкой в Рудогорск. Будто статья о всеми забытой поэтессе важнее, чем обсуждение посадки на Венеру аппарата «Венера-13».
Москвич стряхнул на крышку от банки сигаретный пепел. Я вылил в рюмку остатки «Пшеничной», поставил пустую бутылку около мусорного ведра. Когда повернул лицо к столу, рюмка уже опустела.
— Да ты не парься, пацан, — произнёс фотограф. — Что бы там твоя поэтесса сейчас ни наговорила, большого значения это не имеет. Дашка уже собрала материал: сама мне вчера сказала. Напишет всё так, как ей велели.