Утка сидела неделями возле воды, но чувствовала только её запах, а когда чайки плавали и купались, брызги летели и к ней. Утка их не ловила. Зачем? Она давно перестала бороться за воду, за корм. Она затихла и не ждала лета.
Как-то чаек вынули из клетки и подрезали им крылья. Потом вместе с дикой уткой выпустили в летний бассейн. Возле бассейна росли кусты. Кусты зелёные, небо, неподвижное, синее, вода прозрачная. Поплыли чайки. Видно, как лапками перебирают.
Глаза утки загорелись. Нерешительно переступая, она пошла к переливающейся дорожке, которую прочертил солнечный луч в бассейне. Но чайки мгновенно набросились на дикую утку. Она забилась под куст и потянулась к зелёному листку — попробовать, не холст ли это. Лист был живой, душистый. Ещё несколько секунд застывшими глазами смотрела на синее небо, зелёный куст и прозрачную воду. Потом она спрятала свою голову под крыло. Очнулась она от крика и увидела, как в бассейн степенно вошли два больших обыкновенных гуся. Чайки, разрезая воду, стремительно налетели на них, но гуси, вошли в воду, поплыли, а потом, даже не меняя положения, только изогнув свои красивые шеи, дали чайкам сильный отпор. Вскоре на воде остались два гуся и пух чаек. Три драчливые птицы сбились в кучку около ограды и жалобно тянули своё: «У-а-ма-ма-ма-ма-ма-ма!»
Утка глядела на гусей. Те плыли по воде, как два больших парохода. Глядела, глядела и вдруг подошла к воде, соскользнула в бассейн и закачалась маленькой лодчонкой на волнах от гусей-пароходов.
Дикая утка совсем их не боялась — ведь она уже давно стала привитым дичком.
Котька
(быль)
Посвящаю маме.
— Скажите, состав с дуровскими животными скоро прибудет? — обращаюсь я к дежурному по станции.
Опять опоздание! Снова шагаю по перрону. А дождь, зарядивший с утра, моросит не переставая. Вокруг меня гудки, свистки, голоса людей, а я хожу и думаю о Котьке…
Котьку мне подарили охотники в Магнитогорске. Они приволокли её в громадной самодельной клетке и, чтобы показать мне подарок, долго поднимали зверя палками.
— Это вам от нас камышовый кот, — сказали охотники, преподнося мне подарок.
А из клетки, ворча и испуганно прижавшись к прутьям, глядела на меня жалкая и худая, почти домашняя кошка.
В окрестностях горы Магнитной такие звери ни разу не встречались, и охотники меня уверяли, что нынче зимой к ним из Свердловска с эшелонами леса перекочевало семейство камышовых котов. Двух они убили, а этот вот забрёл, видно от голода, на стройку да и попал в клетку.
Верилось этому с трудом, но подарок я приняла охотно и была ему рада. Позвала своего помощника, и он, надев большие брезентовые рукавицы, стал вытаскивать зверюшку из клетки. Она плотнее прижалась к прутьям, зло зарокотала и неожиданно бросилась на двигающиеся к ней рукавицы.
Однако из клетки её вытянули, а вот ошейник надеть было сложнее. Для этого взяли двухметровую палку с петлей на конце, петлю набросили на зверюшку, затянули, получился ошейник, и, сколько она ни извивалась, человека достать ей мешала палка.
Тогда она стала прыгать и вдруг, оскалив клыки и судорожно забившись, вся как-то обмякла и безжизненно шлёпнулась на цемент пола.
Не отдавая себе отчёта, я бросилась к зверюшке, схватила её на руки и крикнула:
— Воды, скорее! — да так и осталась стоять, пока не почувствовала, что зверюшка приходит в себя.
К моим рукам подставили клетку, и я быстро ссадила туда опасного зверя.
Когда клетку понесли, я оглянулась и увидела маму. Она была взволнована.
— Ты хочешь с ней репетировать? — спросила она меня.
Я кивнула головой.
— Но ведь с рысями никто еще не работал.
— Почему с рысями? Это же камышо…
— Нет, рысь. Обрати внимание — у неё только начинают появляться кисточки на ушах, а баки[6] очень заметны. Рысёнку месяцев восемь, не больше. Подумай хорошенько! Эта Котька страшная.
Но я всё равно целыми днями пропадала около рысьей клетки. Мне сделали палки с остриём на конце. Я насаживала на них мясо и, точно сырой шашлык, подавала его Котьке. Первые дни она не брала мясо и глухо ворчала, завидев палку. Но голод в конце концов заставил её подойти. Вскоре Котька поняла, что я вовсе не собираюсь колотить или поднимать её этими палками, и доверчиво шла, услышав мой голос: «Котька! Котька!»
Рысь позволяла мне через прутья решётки гладить её, чесать красивую, ярко разрисованную морду. Когда же я чересчур храбро подходила к ней, крохотные кисточки на ушах начинали дрожать, а чёрный помпон хвоста беспокойно и зло метался из стороны в сторону.